— Пейзаж.
— Это не название. «Рассвет в садовом товариществе металлургического завода». А? Не купят?
— Она ж вам не понравилась.
— Во-первых, я такого не говорил. А во-вторых, я и не покупаю, не на что.
— Тогда я вам подарю.
— Я обойдусь. Можно продать кому-нибудь за три рубля?
Костя подошел к этюднику и заездил, закрутил ладонью по еще не высохшим краскам на листе. И крутил, пока и березки, и так и не вспыхнувшая речка не превратились в разноцветное пятно. Костя клялся себе, что больше не раскроет этюдника.
— Самому не понравилось, — заключил Афон. — Оттого и тоска твоя бездонная. Вон как руку изгадил.
— Смоется водой.
— Слить?
Вода была холодная, пахла утренней рекой, откуда Костя принес ее. Дядя Афон поливал из большого ковша, не скупясь.
Ну, смыто, еще раз повторил про себя Костя, и все. Навсегда.
По дороге на Сиреневую думалось: «бабушка» Сережа говорил — рисовать, как играть. Не бери в руки скрипку день, два, три, месяц, и она перестанет тебя слушаться, каким бы ты замечательным музыкантом ни был. Так и карандаш. Или кисти. Они не терпят предательства. Да кто же терпит? А ты предал. Их. Себя, Костя.
У калитки, рванувшись во двор при виде фургона «скорой», он чуть не сбил с ног знакомого, сдобного врача, выходившего на улицу. Врач не обиделся, даже улыбнулся.
— Укол сделали. Больной спит, учтите.
— Каждый день будете приезжать?
— По пути. Машина бесплатная.
— А что сейчас ему самое главное, доктор? Если коротко...
— Покой. И воздух.
Мать вспомнила, как вчера отец попросил открыть окно.
— Воздух, мама!
— С химкомбината. Соскучился. А еще приходила девушка.
— Какая?
— Молодая, с завода. Она к отцу, а я в магазин, будет, думаю, в компании, пришла, а ее уж нет! Но Зина прибежала как раз. Зиночка вырывается домой, как только можно.
— А Татьяна?
— Тане трудней...
— Ну да.
— А ты чего такой кислый, Коська?
— Чему ж радоваться?
— Как — чему? Отец дома. С нами. Какие-то вы ныне... Радоваться не умеете!
— Не похожие на вас?
— Мы меньше переживали, больше делали. А вы...
— Все наоборот! — засмеялся Костя.
— Да вон хоть Мишук, — серьезно вздохнула мать. — Спрашивает меня: «Почему все жалуются на жизнь?» — «Кто жалуется?!» — «Папа».
— Ну да?
— Ты уж не рассуждай с ним, Костенька. Лучше мне скажи. Я пойму...
— Спасибо, мама, — он обнял и поцеловал ее, а она заулыбалась.
— «Родственники — самый сложный народ!» Это тоже отмочил Мишук.
— О ком?
— О тебе, о Зине. Побереги сына!
— Обещаю, — ответил Костя, помолчав. — А сейчас бегу — на завод.
Мать глянула на тикающие ходики, увешанные деревянными игрушками-самоделками и соломенными куколками, которых наприносила Зина из детских кружков при своем Дворце, а Костя добавил, что надо еще в сад заехать, отнести Афону кое-чего... поесть.