Надо мной было только серое небо, но от этого было не легче. Чувство давящего купола оставалось. Прислонившись к чугунной церковной ограде, чтобы не упасть, я вдыхала сырой холодный воздух, жадно пила его, и постепенно к телу возвращалась нормальная чувствительность. Моя душа была прочитана, моё сердце взвешено, и весило оно целую тонну.
Кто-то тронул меня за локоть.
— Девушка… Что с вами? Вам плохо? — спросил участливый голос.
Нестарая ещё женщина со светлыми и добрыми глазами, в платке. Да, ей я могла бы сказать, что со мной, она не была закрытой дверью, она не осуждала и не клеймила. Она хотела помочь.
— Да, — хрипло и глухо ответила я. — Мне очень плохо… Нет, у меня ничего не болит, мне плохо от того, что у меня вот здесь. — Я приложила руку к сердцу. — Камень.
— Может быть, вы рано покинули храм? Давайте вернёмся.
Я замотала головой. Её рука мягко, но настойчиво звала меня обратно.
— Пойдёмте… Ваша душа просит очищения, вот ей и плохо. Вам нужно покаяться.
Я снова замотала головой.
— Моё раскаяние не принимают там.
— Ну что вы, вам это кажется, — ласково возразила она. — Если раскаяние искреннее, Господь его всегда примет, как велик бы ни был грех.
— У меня… не получится. — Моя рука цеплялась за ограду, хотя я не отдавала ей такой команды.
— Получится, надо только открыть Богу свою душу.
— Нет. — Я снова замотала головой. — Это страшно… Слишком страшно.
— Надо пройти через это, без этого никак. Вы выдержите, всё у вас получится. Господь не отвергает никого, кто пришёл Нему с покаянием.
Я снова сказала "нет".
— Я, наверно, ещё не готова.
— Вы готовы! Раз вы пришли сюда, значит, готовы.
Моя рука отцепилась от ограды, но не для того, чтобы вернуться под давящий свод. Я пошла прочь.
— Девушка, куда вы? Вернитесь! Не уходите!
Я побежала. Ноги были уже не деревянные, они хорошо несли меня, и я бежала долго, пока не споткнулась. Вокруг никого не было, только мокрый сквер и пустые скамейки. Я поднялась на ноги, потирая ушибленное колено, опустилась на сырую скамейку. Не зная, обо что вытереть испачканные ладони, я отёрла их о влажную спинку скамейки. Снова пошёл дождь. Едва его первые капли упали мне на голову, как во мне что-то прорвалось и выплеснулось из меня наружу. Сначала в глазах что-то набухло и защипало, в горле встал ком, но это длилось недолго и разрешилось обильным слезоизвержением. Всю мою онемевшую, как после обезболивающего укола, душу терзали раскалёнными щипцами, но это был знак, что она на месте и по-прежнему может чувствовать. А может, лучше бы она ничего не чувствовала, чем так мучиться?