— Клайв, я всего на несколько минут.
— Вот это новости. Фантастика. — Он адресовал гостеприимство куда-то в темноту, по-прежнему держа в руках гранки. — Анна меня съест, если ты не останешься. Ужасно мило, что ты приехал так внезапно. Прости, что я сейчас занимаюсь всякой чепухой. — Затем он разглядел сердцевину черноты в окружающей тьме и, вдруг забеспокоясь, воскликнул: — Надеюсь, ничего плохого?
— Все хорошо… о чем ты спрашиваешь.
Теперь Клайв отставил политику в сторону, ибо понял, что это, должно быть, дела амурные. Он приготовился сочувствовать, хотя предпочел бы получить гранки тогда, когда он был бы не так занят. Его поддерживало чувство соразмерности. Он пригласил пройти на пустынную аллею за лаврами, где мерцали вечерние примулы, рельефно выступая слабой желтизной из стены ночи. Здесь самое уединенное место. Нащупав скамью, Клайв откинулся на спинку, сцепил руки за головой и сказал:
— Я к твоим услугам, но мой совет — переночуй у нас, а утром проконсультируйся с Анной.
— Мне не нужны твои советы.
— Что ж, ты, конечно, волен поступать как знаешь, но раньше ты столь любезно посвящал нас в свои чаяния, а во всем, что касается женщин, я всегда консультируюсь с другой женщиной, особенно если она обладает почти сверхъестественной интуицией, такой, как Анна.
Цветы напротив появлялись и исчезали, и опять Клайв почувствовал, что его друг, ходивший перед ними туда-сюда, был словно сама ночь. Раздался голос:
— Это для тебя в тысячу раз хуже: я люблю твоего егеря, — реплика столь неожиданная и бессмысленная для Клайва, что он спросил:
— Мистера Айрса?
— Нет. Скаддера.
— Полноте! — вскричал Клайв, бросив взгляд в темноту. Успокоившись, он напряженно выдавил: — Какое нелепое заявление.
— Более чем нелепое, — эхом отозвался голос, — но я подумал, что после всего, чем я тебе обязан, мне надо прийти и рассказать про Алека.
Клайв воспринял лишь самый минимум. Он предположил, что «Скаддер» — это fason de parler14, подобно тому как некто сказал бы «Ганимед», ибо близость с любой социальной неровней была для него немыслима. Он, так сказать, чувствовал себя подавленным и оскорбленным, поскольку ему казалось, что Морис в последние две недели стал нормальным и был так откровенен с Анной.
— Мы сделаем все, что в наших силах, — заверил он, — а если ты хочешь отплатить нам за то, чем ты, по твоему выражению, нам обязан, так выкинь эти губительные мысли. Мне очень горько, что ты говоришь о себе такое. Когда мы имели на сей предмет подробную беседу, в ту ночь, в коричневой комнате, ты дал мне понять, что страна Зазеркалья наконец-то осталась позади.