— Клайв, ты сущий бес!
— Да, это не очень красиво, признаю, но эти люди не заслуживают другого отношения. До тех пор, пока они будут толковать об отвратительном пороке древних греков, им не стоит рассчитывать на честную игру. Вот и матери я тоже не сказал правды, когда улизнул, чтобы поцеловать тебя перед обедом. Она не простила бы, если бы узнала, не попыталась, даже не попыталась бы понять, что я чувствую к тебе то же, что Пиппа к своему жениху, только мои чувства гораздо благороднее, гораздо глубже, и тело, и душа, но не в худосочно-средневековом смысле, это лишь… особенная гармония тела и души, о чем, я уверен, женщины никогда не помышляли. Ты понимаешь.
— Да. Я извинюсь.
Потом они надолго отвлеклись: обсуждали пропажу мотоцикла, о котором не было никаких известий. Клайв приготовил кофе.
— Скажи, как тебе пришло в голову разбудить меня после того вечера в диспут-клубе? Изложи подробно.
— Я все думал-думал, что сказать, и не мог придумать, наконец и думать уже не мог, и просто пришел.
— Поступок вполне в твоем духе.
— Издеваешься? — застенчиво спросил Морис.
— Боже упаси! — Последовало молчание. — Расскажи мне о том вечере, когда я впервые признался. Почему ты сделал нас обоих такими несчастными?
— Говорю же, не знаю. Я ничего не могу объяснить. Зачем ты сбил меня с толку этим проклятым Платоном? Я вконец запутался. Во мне возник клубок противоречий.
— Но ведь тебя тянуло ко мне, и не один месяц? Если точно, то с того дня, как мы впервые встретились у Рисли.
— Не спрашивай.
— Все равно, какая-то странная история.
— Странная.
Клайв радостно засмеялся, ерзая в кресле.
— Морис, чем больше я об этом думаю, тем очевидней становится, что из нас двоих бес — это ты.
— Ну коли ты так считаешь.
— Я так бы и прожил жизнь в полусне, если бы ты имел совесть и оставил меня в покое. Ум был бы разбужен, да, и чувства тоже, в известной мере, но тут… — И он указал мундштуком трубки на сердце. Они улыбнулись. — Наверно, мы оба разбудили друг друга. Во всяком случае, мне нравится думать именно так.
— А ты когда впервые обратил на меня внимание?
— Не спрашивай, — эхом отозвался Клайв.
— Будь же серьезным, ну… На что во мне ты обратил внимание прежде всего?
— Правда хочешь знать? — спросил Клайв, который пребывал в том настроении, что так обожал Морис: наполовину шаловливом, наполовину влюбленном. В настроении предельной искренности.
— Да.
— Ладно, скажу. На твою красоту.
— На мою — что?
— Красоту… Я всегда восхищался вот тем человеком над книжным шкафом.
— Смею сказать, я куда лучше этой картинки, — промолвил Морис, взглянув на репродукцию Микеланджело. — Клайв, ты глупенький, маленький дурачок, и раз уж мы заговорили об этом, то это ты мне показался самым красивым из всех, кого мне довелось встречать. Я люблю твой голос и все в тебе, вплоть до твоей одежды и комнаты, где ты живешь. Я тебя обожаю.