Что же касается «холодной жестокости» Марата, то можно было бы привести сотни примеров его «кровожадного» поведения в повседневной жизни. Приведу лишь один.
Как-то, уже в девяносто третьем году, мы брели по улице, оживленно беседуя, и вдруг увидели толпу разъяренных людей. Это были санкюлоты, поймавшие «предателя». «Предателем» оказался сутулый господин, одетый в черное и в пудреном парике. В это время подобный маскарад означал игру со смертью. И, правда, уже отовсюду неслись крики: «Повесить его!», «На фонарь аристократа!» — а какой-то забулдыга даже полез на кровлю ближайшего дома, чтобы спустить оттуда веревку. «Подожди-ка», — сказал Марат мне и протиснулся сквозь толпу. Его встретили радостными приветствиями. «Что вы собираетесь делать с этим несчастным?» — «Да ведь это же аристократ!» — «Какой там аристократ, это просто дурак, я его знаю!» Марат дал пинка человеку в черном и обернулся к толпе. «Вот и хватит с него. А ну, раздайтесь, пропустите!» Кругом зааплодировали, а аристократ бросился бежать, не веря в свое спасение… «Вы что, правда, знаете его?» — спросил я Марата. «Конечно нет, — ответил он, — но я не выношу подобных спектаклей. Надо ведь отличать врага от шута!»
Таким-то был «жестокий» Марат. Общеизвестно, что он собственными руками спас много врагов своих, в том числе и тех, на ком лежит моральная ответственность за его страшную смерть…
Но я слишком отвлекся. Всему свое время и место, а сейчас пора возвращаться к событиям 1790 года.
* * *
Я до сих пор не могу понять, серьезно ли рассчитывал Марат, будто его памфлеты вызовут новое народное восстание? Разве не видел он, что обстановка этому вовсе не благоприятствует, что народ скован, что многие слишком верят еще в Учредительное собрание, в Мирабо, в Лафайета, даже в короля, что отсутствует организованность и нет руководства, которое могло бы сплотить людей? Быть может, именно поэтому в очередном номере «Друга народа»! он вновь заговорил о народном трибуне, вожде, способном возглавить движение? А с другой стороны, может быть, как это часто с ним случалось, он требовал большего, чтобы добиться чего-то? Может быть, он призывал к восстанию, чтобы обезоружить врагов революции, чтобы предупредить их выпады? Если последнее предположение верно, то он добился своего: памфлет «С нами покончено» попал прямо в цель.
В первые дни после появления этого листка правительство и Собрание находились как бы в параличе; затем были приняты срочные меры, имеющие целью доказать обывателям, что Друг народа не прав, что нет никаких заговоров и еще меньше оснований для паники.