…Бедный мой Камилл! Мания быть остроумным изводит вас настолько, что из желания показаться колким вы не боитесь показаться сумасшедшим и предпочитаете быть паяцем свободы, вместо того чтобы стать ее апостолом!..»
Демулен не заставил себя ждать.
Он ответил коротким посланием в эпических тонах, очень тонким и остроумным, но полным жестокого сарказма.
«…Марат, ты пишешь в подполье, где окружающий воздух не способен вызвать веселые мысли и может обратить Ваде [8]в Тимона[9]. Ты прав в том, что присваиваешь себе старшинство надо мною и презрительно называешь меня молодым человеком, так как минуло уже 24 года с тех пор, как Вольтер поднял тебя на смех. Ты прав, называя меня несправедливым за то, что я сказал, что из журналистов ты лучше всех послужил революции. Ты прав, называя меня недоброжелательным, так как из всех писателей один только я осмелился тебя хвалить. Прав ты, наконец, и в том, что зовешь меня дурным патриотом, поскольку в один из моих номеров вкралась опечатка, впрочем, настолько явная, что никого не может ввести в заблуждение… Но сколько бы ты ни ругал меня, Марат, — что ты исправно делаешь уже полгода, — я заявляю, что до тех пор, пока буду видеть крайние выходки с твоей стороны в духе революции, я буду по-прежнему хвалить тебя, ибо полагаю, что мы должны защищать свободу, как город Сен-Мало, при помощи не только людей, но и собак…»
* * *
Какое впечатление это письмо могло произвести на Марата?
Демулен был коварным соревнователем.
Он, действительно, нащупал формально слабые стороны своего соперника, удар его был короток и беспощаден.
Там, где Марат затрачивал страницы на пространные объяснения, он ограничивался строчками, но какими!..
…Я встретился с Маратом, как обычно, на улице Каннет.
Он был мрачен и подавлен.
Вместо приветствия он пробурчал:
— Все меня предают…
Когда он говорил о письме Демулена, в глазах его стояли слезы.
— Ты подумай, над чем он издевается! Над моим подпольем! Над нечеловеческим существованием моим ради блага общего дела! Да разве он понимает, о чем говорит?
И есть ли у этого негодяя что-либо святое?..
Я старался успокоить учителя, но безуспешно.
— Теперь все копчено, — повторял он. — Такого я ему не прощу…
Перед расставанием он вручил мне несколько смятых листков.
— Вот, перепиши это и отдай ему… Я работаю почти в полной темноте — здесь много описок, да и неразборчиво… И бумага дрянная — лучшей не было… Ты знаешь мой почерк, перепиши, пожалуйста, пусть этот изменник получит достойный ответ в достойном оформлении…
И я переписал. Переписал, как уже бывало много раз, и вручил письмо лично Демулену.