Марат не был больше одиноким.
Наконец-то появилось существо, готовое следовать за ним в его скитаниях и жертвовать для него всем, на что мы, грешные, при самой пламенной любви своей к учителю были — увы! — не способны.
Вы догадались, мой читатель: речь пойдет о женщине.
И признаюсь честно: как я ни радовался за него, я все же немного ревновал; такова уж, по видимому, особенность нашей природы. Хотя, по сути дела, чего мне было ревновать? Ведь у меня же была моя Луиза!
* * *
А у него появилась Симонна — только и всего.
Нет никакого сомнения, что пройдут годы и найдется историк (да простят меня благородные историки), который напишет книгу под претенциозным заглавием: «Марат и женщины». И конечно же, эта книга пойдет нарасхват. И конечно, как и все, написанное о Марате, она окажется букетом лжи. И конечно, мои любезные соотечественники, читая ее, будут смаковать сочные детали, упиваться рискованными подробностями — таковы, к сожалению, мы, потомки Брантома и Лабрюйера, истинные дети Франции.
Именно поэтому я считаю долгом своим остановиться на данном предмете, хотя поначалу и не собирался этого делать. Дабы предотвратить ложь, нужно выявить правду. И если я не могу похвастать, будто знаю об этой стороне жизни моего друга особенно много — Марат не принадлежал к числу мужчин, любящих афишировать свои связи, — я все же льщу себя надеждой, что знаю здесь несколько больше, чем другие, и поэтому читатель может отнестись к моим словам с большим доверием, чем к фривольным измышлениям настоящих и будущих пасквилянтов.
Жизнь Марата ярко подтверждает истину, которую так часто пытаются оспаривать: женщину привлекает в мужчине отнюдь не его внешность. Марат далеко не был Адонисом, это известно всем. А между тем как его любили! Скажу сильнее: как его обожали дамы, в том числе в изысканные красавицы, щедро одаренные, с безукоризненным вкусом, с блестящими манерами, с тонкой душой… II просто женщины, без всяких манер, но с единственным дарованием — любить и быть любимыми…
У меня хранится четверостишие, написанное рукой Марата — единственный образец его юношеской поэзии; это мадригал в честь одной из невшательских красавиц, некой госпожи д'Андре. Вот он:
Ваша поступь граций сконфузит,
Ваша прелесть Венеру затмит,
Сам Амур-победитель струсит,
Стрелы вам отдать поспешит…
Неважные стихи — скажет читатель. А я и не хвалю их; я хочу лишь показать, что в определенном возрасте Марат отдавал дань тому же, чему отдаем все мы. И на любовь, естественно, он отвечал любовью: его мечтательный, несколько сентиментальный склад той поры, равно как и его огненный темперамент, давал для этого все необходимое.