Восхищенный, смотрел я на эту совершенную красоту, и что-то дрогнуло во мне, и на момент появилась мысль, что вижу все это я в первый и последний раз, ибо стоим мы у великой грани: старый мир с его блеском, изяществом, вековыми традициями раскинулся перед нами в исчезающем луче своего прошлого, а будущего у него уже нет — его отнимут эти изможденные женщины и мужчины в рваных одеждах и с пиками в руках, люди, которые, как и я, еще ничего не знали о результатах своего шага, вызванного голодом и отчаянием, но смутно догадывались, что теперь последняя остановка, что назад ходу нет и, как бы все ни обернулось, они должны, пренебрегая усталостью, идти дальше и дальше, покуда хватит сил…
Мы стояли молча, словно зачарованные.
Но миг прошел. Солнце снова скрылось за тучами, и сразу все померкло…
Местные жители, высыпавшие на Авеню-де-Пари, встречали нас радостно. Отовсюду слышалось:
— Да здравствует народ!
— Слава парижанам!
Сопровождаемые тысячами новых друзей, мы подошли к дворцу Малых забав. Внутрь удалось пройти нам с Майяром и четырнадцати женщинам, составившим депутацию от парижан.
Признаюсь, я не без трепета входил в этот зал, где, как известно, произошло столько знаменательных событий. Он освещался сверху через стеклянный потолок, затянутый белой кисеей. Прямо перед нами было возвышение, на котором 5 мая красовался трон, а ныне помещалось председательское бюро. Ниже стоял длинный стол, покрытый лиловым бархатом, за которым сидели секретари. Вдоль стен вплоть до колонн, поддерживающих архитрав, высились амфитеатром три ряда депутатских скамей. Но значительная часть их была пустой: законодатели, вместо того чтобы сидеть на своих местах, собрались в центре зала и оживленно спорили; впрочем, заметив нас, они сразу притихли. Несколько сотен лиц повернулись в нашу сторону.
Женщины, переступив порог дворца, приумолкли, да и сам я чувствовал себя не очень ловко. Тем больше поразил нас Майяр: не теряя присутствия духа, он твердым шагом подошел к ограде и громким, ровным голосом начал речь.
Яркими красками обрисовал Майяр картину голода, царившего в столице. Он заявил, что народ, доведенный до отчаяния, требует наказания провокаторов, а также права преследовать скупщиков, усугубляющих бедствие. Он рассказал о неком аббате, члене Учредительного собрания, который заплатил 200 ливров мельнику, чтобы тот не производил помола…
Поднялся шум.
— Вполне ли вы уверены в том, что утверждаете? — спросил оратора председательствующий Мунье.
— Да, безусловно!
— Да, да! — закричали женщины, стоявшие у барьера, их поддержали несколько граждан с галерей.