Байи и некоторые из «трехсот» в почтительных позах ожидали у входа в ратушу.
Когда король, выйдя из экипажа, начал подниматься на крыльцо ратуши, Лафайет, труся за ним, постарался заглянуть ему в лицо.
— Ваше величество, — угодливо прошептал генерал своему монарху, — умоляю вас, скажите несколько слов, объявите сами народу о своем решении остаться в столице!..
Людовик остановился и со злобой громко ответил генералу:
— Боже мой, сударь, до чего же вы мне надоели! Довольно! Хватит издевательств! Больше я ничего не скажу!..
— Кажется, слуга двух господ попал впросак! — со смехом бросил мне Жюль. — Ну хорошо, — прибавил он затем, — теперь мы и действовали, и видели, и слышали. И так как дальнейшее представляет мало интереса, давай-ка отправимся спать: мы ведь это честно заслужили, не правда ли?..
На следующий день ликование продолжалось.
Очереди у булочных исчезли.
Парижане, улыбаясь друг другу, кивали в направлении Тюильри, как бы говоря: «Он с нами, и все изменилось!»
Днем королева с маленьким дофином вышла на прогулку в Тюильрийский парк. Мальчик бегал и резвился, захваченный новыми впечатлениями. Граждане и гражданки, находившиеся в парке, умилялись до слез и отвешивали церемонные поклоны Марии-Антуанетте.
Студенты и профессора Хирургической школы разделяли настроение жителей столицы. Занятия 7 октября шли через пень колоду, и даже всегда безразличный к политике Дезо не смог не поддаться общему напору: он был весел, на лекциях острил и несколько раз лукаво мне подмигнул; по всему его поведению мне показалось, что великий хирург кое-что прослышал о моих версальских подвигах и не был слишком уж недоволен ими, хотя, впрочем, верный своей обычной сдержанности, он и словом не обмолвился на эту тему.
Большинство утренних и дневных газет откликнулись на события в восторженных выражениях. Оттенки, конечно, имелись разные, но тон был общим как у правых, так и у демократов.
Казалось, наступала эра общего примирения и благоденствия.
Вечером у Кордельеров Жорж Дантон разразился большой речью, в которой, живописно изобразив версальский поход и определив его результаты, кончил заявлением, что следует немедленно выделить депутацию, которая отправится благодарить Людовика XVI за его мудрое и великодушное решение остаться в Париже.
И в этом общем хоре восторгов и славословий диссонансом звучал лишь один-единственный голос.
7 октября Марат писал в своей газете:
«Друг народа разделяет радость своих сограждан, но ни на момент не поддается их сладким сновидениям».
День спустя эта же газета выразилась куда более определенно, и слова редакционной статьи живо напомнили мне то, что недавно я слышал в типографии Марата: