Впрочем, к этому разговору мы еще вернемся. А сейчас, дорогие мои, приходится кончать. Письмо и так слишком затянулось, а тут ровно через двадцать минут от орлеанской станции уходит почтовый дилижанс в Бордо — более удобной оказии мне, вероятно, в ближайшее время не представится. Итак, до свидания, родные! До скорой встречи в наших письмах! Крепко-крепко обнимаю вас и целую, проливая все слезы сыновней нежности, накопившиеся с момента отъезда. Буду писать вам как обещал, много и часто, но и вы не забывайте обо мне!
Всегда ваш Жан.
…Пожелтевшие листки дрожат в моих руках. Сколько лет прошло с той счастливой поры! А кажется, будто все это случилось совсем недавно, всего несколько дней назад. Такова сила воспоминаний. Они обволакивают, они застилают все, и словно бы живешь сейчас исключительно ради них!..
Я отчетливо представляю себе мое тогдашнее состояние: семнадцатилетний юнец, робкий, нелюдимый, до сих пор совершенно не знавший темных сторон жизни и вдруг пустившийся в неизведанное плавание, без кормчего, даже без провожатого!
И вот открытия на каждом шагу.
Оказывается, не всем хорошо живется в этом мире. Оказывается, крестьяне бедны и несчастны. И даже первые результаты революции можно понимать по-разному!..
Сколько нового открывается сентиментальному и пылкому подростку! Такого, о чем он никогда не подозревал, о чем не мог подозревать!..
Странная смесь восторгов, сомнений и печали!..
Открываю следующую страничку.
Жан Буглен — родителям.
Париж, 12 сентября 1789 года
…Ну вот я и в столице! Вы, конечно, ждете моих первых впечатлений? Их почти нет. Право, не знаю, что вам сказать, в душе моей нет ни радости, ни покоя, словно бы долгие ожидания вовсе и не оправдались! По видимому, это неизбежный результат того, что довелось мне пережить и передумать за последние недели…
Во время пути я не упускал ни единой мелочи, все меня занимало, все казалось удивительным. Ах, до чего же велик, до чего разнообразен мир божий!.. Теперь же, когда все позади, я начинаю еще сильнее ощущать боль утраты, ибо самое дорогое осталось за добрую сотню лье от меня и словно бы закрылось непроницаемой мглой… Впрочем, я ведь гасконец. Мне нельзя раскисать, и я утешаю себя словами нашего великого соотечественника, Генриха IV, который, как известно, запрещал унывать своим землякам. Я и не унываю. Мало того, вы сейчас увидите, дорогие родители, каким деловым стал ваш обожаемый сын.
Но — все по порядку.
На центральной станции я расстался с двумя из своих попутчиков — господами Достье и Аржанто. Представьте себе мое сожаление по этому поводу. Зато господин Мейе, который после Орлеана оставил беседу на политические темы и больше расспрашивал меня о моем прошлом и видах на будущее, теперь, совершенно неожиданно, предложил руку помощи. Он жил на улице Ансьен-комеди и знал, что хозяйка соседней квартиры сдает комнату; а ведь это совсем неподалеку от Хирургической школы, где я, вероятно, буду проводить большую часть своего времени! Как вы понимаете, я с восторгом ухватился за это предложение.