— Так вот, пожалуйста, сделайте, и поскорее! Если я, добропорядочный буржуа, выйду под руку с молодой девушкой… Действуйте же, мадам, а я пойду переоденусь в соседней комнате!..
* * *
Я не стану описывать моих нравственных мучений, мучений настолько сильных, что они чуть ли не убили радость предшествующих минут; скажу только, что уважение к Марату и преклонение перед ним помогли мне вытерпеть пытку. Замечу еще, что мадам Мишо поработала на славу, и когда я взглянул в зеркало после всех ее манипуляций, то, право же, не узнал себя…
И потом, когда мы очутились на улице, я убедился в правоте Марата: несколько гвардейцев заглянули мне в лицо, один даже подмигнул, но никому не пришло в голову обратить внимание на моего респектабельного спутника! И только громкий смех, вдруг раздавшийся из толпы и заставивший меня похолодеть, чуть не испортил все дело; то хохотал негодник Жако, упивавшийся нашим маскарадом!..
Что можно к этому прибавить?
Мы благополучно миновали все посты и, никем не потревоженные, вышли из запруженного гвардейцами дистрикта. Наш путь лежал в Гро-Кайо, где обитал друг Марата, уехавший на несколько дней из столицы и оставивший ему ключи от квартиры.
В Гро-Кайо все прошло совершенно спокойно.
Консьержка, принявшая нас за влюбленную пару, проводила на третий этаж, указала искомую квартиру и, получив от Марата изрядные чаевые, лукаво пожелала господам хорошего отдыха.
Очутившись за закрытой дверью, я прежде всего сбросил постылые дамские доспехи и переоделся в свое платье, которое унес из дома мадам Мишо в большой шляпной коробке. Мы помылись, перекусили и… улеглись спать. Да, сколь это ни покажется парадоксальным, усталость, моральная и физическая, пересилила беспокойство, и мы оба точно провалились…
Вечером раздался звонок, вернувший нас из забвения.
Это был Мейе, приведенный вездесущим Жако.
Мой друг рассказал последние новости.
Дантон, верный данному слову, сделал все для того, чтобы оттянуть развязку. Он созвал сходку Кордельеров, где выступил с проникновенной речью и добился решения, согласно которому стороны должны были послать делегацию в Ассамблею и подчиниться ее арбитражу. Понятно, это соломоново решение откладывало неизбежный финал не на три-четыре часа, как было обещано, а по крайней мере часов на семь-восемь… Между тем улица продолжала свою молчаливую борьбу. Только к шести вечера, догадываясь, что Марату ничто более не угрожает, люди, дежурившие у отеля Лафотри, стали расходиться. Национальные гвардейцы тотчас же проникли в дом. Не найдя Марата, разгромили типографию, подняли все вверх дном и опечатали бумаги…