— Что, Джейни?
Она покачала головой, и он больше не спрашивал.
Светофор впереди зажег желтый свет, Генри сбавил ход, поехал совсем медленно и остановился.
— Я ее ненавижу! — вырвалось вдруг у Джейн.
— Кого? — удивленно спросил Генри. — Оливию Киттеридж?
— Конечно нет! С чего бы вдруг мне ненавидеть Оливию Киттеридж? Донну Грейнджер. Я ее просто терпеть не могу. В ней есть что-то такое, от чего мурашки по всему телу, — гадость какая-то. Воображала. «Ваши зайчатки-крольчатки!» Ненавижу! — Джейн даже топнула ногой о пол машины.
— Не думаю, что все это стоит такого взрыва эмоций, Джейни. На самом деле не стоит, ты согласна? — спросил Боб, и она уголком глаза увидела, что он не повернул головы в ее сторону, чтобы на нее взглянуть.
В последовавшей затем тишине гнев Джейн все разрастался: он становился огромным, наплывал, словно вода, заполнявшая пространство вокруг них, будто они проезжали по мосту над прудом и вдруг оказались внизу, — затхлые, холодные воды пруда поднимались, заливая их обоих.
— Она была так занята, посещая парикмахерские, что даже не заметила, что ее дочь беременна! Даже не знала об этом! Да и сейчас, скорее всего, не знает. До сих пор не знает, что это я тогда утешала девочку, столько лет тому назад, это я так переживала за нее, что чуть не заболела сама.
— Ты была добра к этим девочкам.
— Впрочем, ее младшая сестра, Пэтти… Противная девчонка. Я ей никогда не доверяла, и Трейси тоже не следовало ей доверять.
— Господи, что ты такое говоришь?
— Знаешь, Трейси была слишком простодушна. Разве ты не помнишь, как они устроили у нас ночной девичник[31] и в результате Трейси чувствовала себя совершенно подавленной?
— Да этих ночных девичников было, наверное, больше сотни за все те годы, Джейни. Нет, того девичника я не помню.
— Пэтти Грейнджер рассказала Трейси, что одна девочка в классе ее не любит. Одна девочка! «Знаешь, на самом деле она тебя вовсе не любит». — Джейн чуть не расплакалась, вспоминая об этом. У нее дрожал подбородок.
— О чем ты говоришь?! Ты же любила Пэтти.
— Я кормила Пэтти, — ответила Джейн с яростью. — Я кормила эту паршивую девчонку многие годы. Ее родителей вечно не было дома, они разъезжали то в один город, то в другой, то на вечеринку тут, то на прием там, оставляя другим людям заботу о своих детях.
— Джейни, успокойся.
— Будь добр, не говори мне «успокойся»! — сказала она. — Будь добр, не говори мне этого, Боб.
Джейн услышала, как он тихонько вздохнул, представила себе в темноте, как он поднимает глаза к небесам.
Остаток пути они ехали в молчании, проезжая мимо рождественских огней, мимо то вспыхивавших, то гаснувших рождественских оленей; Джейн смотрела в окно, глубоко засунув руки в карманы пальто. Только после того, как они оставили город позади и выехали на последний, длинный отрезок дороги Бейзинг-Хилл-роуд, Джейн заговорила снова, спокойно, в ее тоне слышалось искреннее замешательство.