— Ты меня слушаешь? — спросила она резко.
— Не могу даже представить себе, зачем ты туда пошла, — проговорил он наконец, словно обвиняя ее в чем-то. — После стольких лет. Она ведь тебе и не нравилась никогда.
— Так она же прислала мне ту записку. Она искала контакта!
— Ну и что? — спросил Кристофер. — Меня бы и на аркане туда не затащили, даже если бы речь шла о спасении моей жизни.
— Вряд ли это спасло бы тебе жизнь. Она вполне готова сама кого-нибудь ножом заколоть. А еще она сказала, ей известно, что ты сюда только один раз приезжал.
— Откуда бы ей знать об этом? Я думаю, она просто помешанная.
— Конечно помешанная. Ты что, меня не слушал? Но я думаю, она знает об этом от Мэри Блекуэлл: они явно поддерживают связь друг с другом.
Кристофер зевнул:
— Мне надо уже лезть в душ, мам. Только дай мне знать, все ли в порядке с папой.
Когда она снова ехала в инвалидный дом, на машину и на дорогу перед ней падал легкий дождик. Небо было серым и низким. Оливия сознавала, что расстроена, но как-то иначе, чем прежде. Из-за Кристофера, да. Но сейчас ей казалось, что она зажата в тисках какого-то неизбывного раскаяния. Чувство глубокой личной вины и стыда вдруг пронзило ее, будто ее застали в момент кражи из магазина, чего она в жизни своей никогда не совершала. Этот стыд метался в ее душе, словно стеклоочистители на ветровом стекле ее машины — два больших, длинных, черных пальца, безжалостных и ритмичных в своем наказующе-очистительном движении.
Въезжая на парковку инвалидного дома, она слишком резко повернула машину и чуть было не ударила другую машину, что вставала на парковку рядом с ней. Оливия сдала назад, снова въехала на место, оставив больший промежуток, но чувствовала себя выбитой из колеи, оттого что чуть не врезалась в чужой автомобиль. Она взяла свою большую сумку, убедилась, что положила ключи туда, где сможет их потом найти, и вышла из машины. Та женщина — она успела выйти прежде Оливии — как раз поворачивалась к ней лицом, и в эти несколько (или даже меньше) секунд произошло что-то странное. Оливия сказала: «Мне ужасно жаль, что так случилось, черт бы меня побрал!» — как раз в тот самый момент, когда женщина произнесла: «Ой, да все нормально!» — с такой добротой, что Оливия ощутила в ее словах обнадеживающее великодушие. И женщина эта была Мэри Блекуэлл. И все это произошло так быстро, что ни одна из них не сумела сразу осознать, кто была другая. Но вот так они и стояли друг перед другом — Оливия Киттеридж просила прощения у Мэри Блекуэлл, а лицо Мэри было добрым и нежным, и абсолютно всепрощающим.