Центр города — это церковь, и Грейндж-холл, и продовольственный магазин, а в наши дни магазину не помешало бы, если бы его заново покрасили. Но никто не решится даже упомянуть об этом жене бакалейщика, пухленькой, маленькой женщине с карими глазами и двумя маленькими ямочками высоко на щеках. Когда Марлен Банни была моложе, она отличалась невероятной застенчивостью, нажимала на клавиши кассового аппарата очень осторожно, а на щеках у нее выступали розовые пятна: видно было, что необходимость отсчитывать сдачу заставляет ее нервничать. Но она была доброй и отзывчивой, и внимательно, наклонив вперед голову, выслушивала покупателей, если они делились с ней своими проблемами. Она нравилась рыбакам, потому что всегда готова была прыснуть со смеху и смеялась приятным, грудным, тихим смехом. А когда она ошибалась, отсчитывая сдачу, как это с ней порой случалось, она тоже смеялась, хотя и заливалась краской до корней волос. «Вот уж точно мне никаких призов не выиграть, — говорила она. — Призы — это не для меня!»
А сейчас, в этот ясный апрельский день, люди стоят на усыпанной гравием парковке рядом с церковью, ожидая, пока выйдет Марлен с детьми. Те, что беседуют между собой, говорят очень тихо, и можно заметить много обращенных внутрь себя взглядов, что в подобных обстоятельствах вещь нередкая, а другие глаза просто устремлены на землю. Та же усыпанная гравием парковка тянется вдоль дороги и довольно скоро добирается до широкой боковой двери продовольственного магазина, которая летом часто бывала открыта, и горожане могли видеть Марлен, играющую с детьми в карты в заднем помещении магазина или готовящую хот-доги, чтобы их накормить. Славные у нее дети; маленькими они вечно бегали по магазину, вечно крутились под ногами.
Молли Коллинз стоит рядом с Оливией Киттеридж среди ожидающих; Молли только что, обернувшись, бросила взгляд в сторону магазина, и с глубоким вздохом произносит: «Такая милая женщина. Это несправедливо».
Оливия Киттеридж, ширококостная и на голову выше Молли, достает из сумки темные очки, надевает их и, сердито прищурив глаза, смотрит на Молли Коллинз, потому что та, как ей кажется, сказала ужасную глупость. Ведь это глупо — считать, как считают почти все, что то, что с человеком происходит, должно быть справедливо. Наконец она все-таки отвечает: «Марлен — милая женщина, это верно» — и, отвернувшись, смотрит на ту сторону дороги, на усыпанную набухшими почками форзицию у Грейндж-холла.
И это правда: Марлен Банни — приятная женщина, хотя тупа как пробка. Много лет назад, в седьмом классе, именно Оливия преподавала Марлен математику; Оливия полагает, что она лучше многих понимает, как тяжело было этой девочке взяться за кассовый аппарат, когда пришло время это сделать. Тем не менее причиной, заставившей Оливию сегодня прийти сюда, вызваться помочь, была ее уверенность, что Генри был бы здесь, если бы обстоятельства сложились иначе. Генри, посещавший церковь каждое воскресенье, верил всей этой ерунде о человеческом сообществе. Но вот и они — Марлен вышла из церкви, с ней рядом Эдди-младший, а следом за ними девочки. Марлен, разумеется, плакала, но теперь она улыбается, высоко на ее щеках подрагивают, будто подмигивая, ямочки, когда она благодарит всех, стоя на боковом крыльце церкви в синем пальто, обтянувшем ее округлившийся зад, и недостаточно длинном, чтобы скрыть низ цветастого зеленого платья, липнущего к ее нейлоновым чулкам из-за статического электричества.