— Нет-нет, мы все равно хотели сюда переехать. Но это же великолепно — мы по-прежнему работаем с Артуром. Всегда есть множество проблем, над которыми надо поработать, понимаете?
— Еще бы!
И тут же, в этот самый момент Оливия приняла решение: она станет принимать всё. В первый раз Кристофер женился на женщине недоброй и настырной, а на этот раз он выбрал неумную, но милую. Ну так это ее, Оливию, не касается. Это его жизнь.
Оливия спустилась вниз, в подвал, и набрала номер на белом телефоне. Синди спросила:
— Ну как там у вас?
— Прекрасно. Совсем другая страна тут, ближе к югу. Можешь дать ему трубку? — Оливия прижала трубку плечом к уху, пытаясь стянуть с себя колготки, но вспомнила, что другой пары у нее нет. — Генри, — сказала она, — сегодня годовщина их свадьбы. У них все нормально, только она глупая, как я и думала. Они ходят к психотерапевту. — Оливия поколебалась, огляделась вокруг. — Ты не беспокойся об этом, Генри. На занятиях психотерапией они следуют точно за своим терапевтом-Мамочкой,[40] я совершенно уверена. Выходишь — благоухаешь, словно роза. — Оливия побарабанила пальцами по стиральной машине. — Мне надо идти, Генри. Она собирается белье здесь стирать. Мне тут хорошо, Генри. Я вернусь через неделю.
Наверху Энн кормила малышку кусочком печеного сладкого картофеля. Оливия села и стала смотреть, вспоминая, как однажды, в какую-то годовщину их свадьбы, Генри подарил ей цепочку для ключей с четырехлистным клевером, впрессованным в брелок из толстого прозрачного пластика.
— Я позвонила Генри и сказала, что у вас сегодня годовщина.
— Ой как приятно! — воскликнула Энн и добавила: — Годовщины — это здорово. Краткий миг для размышлений.
— А я любила подарки получать, — сказала Оливия.
Следуя за Кристофером и его слишком крупной женой, толкавшими перед собой большую двойную коляску, Оливия думала о своем муже, которого, скорее всего, уже уложили спать: они там стараются укладывать пациентов спать раньше, чем укладывают спать маленьких детей. «Сегодня с твоим отцом разговаривала», — сказала она, но Кристофер, по-видимому, ее не услышал. Они с Энн оживленно беседовали, толкая перед собой коляску, их лица были обращены друг к другу. О господи, как она радовалась, что так и не бросила Генри! У нее никогда не было друга, такого же преданного, такого же доброго, как ее муж.
И все же, стоя позади сына в ожидании, пока зажжется зеленый свет, она вспомнила, что, несмотря на все это, бывали в ее жизни моменты, когда она ощущала свое одиночество так глубоко, что как-то раз, не так уж много лет назад, когда ей пломбировали зуб и зубной врач осторожно повернул ее подбородок своими мягкими пальцами, она невыносимо остро ощутила это прикосновение как нежную ласку и проглотила стон томления, и слезы навернулись ей на глаза. («Вы хорошо себя чувствуете, миссис Киттеридж?» — осведомился врач.)