— Вот именно, — сказала Оливия. Она двинулась вперед своим обычным темпом, бросив ему через плечо: — По крайней мере, у меня нет предубеждения против гомосексуалистов.
— Да, — бросил он ей вслед. — Только против белых мужчин с деньгами.
Это верно, черт бы тебя побрал, подумала она.
Она позвонила Банни, а Банни — Оливия просто не могла в это поверить — расхохоталась по-настоящему.
— Ох, Оливия! — воскликнула она. — Неужели это так важно?
— Важно, что кто-то голосовал за человека, который врет всей стране. Банни, ради всего святого, наш мир влип в хорошую неразбериху.
— Тут ты в общем-то права, — согласилась Банни. — Но наш мир вечно влипает в хорошую неразбериху. Думаю, если тебе доставляет удовольствие его общество, стоит спустить это на тормозах.
— Его общество мне удовольствия не доставляет, — сказала Оливия и положила трубку. Ей никогда не приходило в голову, что Банни — дура, но вот поди ж ты!
Ужасно, однако, когда никому нельзя ничего сказать. Оливия ощущала это с каждым днем все острее. Она позвонила Кристоферу.
— Он республиканец, — сообщила она.
— Это ужасно, — ответил Кристофер. А потом: — Я подумал, ты звонишь, чтобы узнать, как твой внук?
— Конечно, я хочу знать, как он. Жаль, что ты мне не звонишь, чтобы сказать, как он.
Где и каким образом произошел этот разрыв между нею и ее сыном, Оливия не могла бы объяснить.
— Я же звоню тебе, мама, — возразил Кристофер. — Только…
— Только — что?
— Ну, с тобой довольно трудно разговаривать.
— Понятно. Во всем виновата я одна.
— Нет, во всем виноват всегда кто-то другой. Это я и хотел сказать.
Наверняка это психотерапевт ее сына, это он виноват в том, что происходит. Кто мог когда-нибудь ожидать такого? Оливия произнесла в трубку:
— «Не я, — сказала Рыжая Курочка».
— Что?
Оливия повесила трубку.
Прошло две недели. Она стала ходить вдоль реки раньше шести утра, чтобы не наткнуться на Джека и еще потому, что теперь просыпалась, проспав совсем немного часов. Весна была великолепна и походила на оскорбление действием. Звездоцветы просунули белые венчики сквозь ковер сосновых игл, у гранитной скамьи виднелись группки пурпурных фиалок. Она прошла мимо той самой пожилой пары, которая по-прежнему держалась за руки. После этого она перестала выходить на прогулку. Несколько дней она не вылезала из постели, чего — насколько помнила — не делала никогда в жизни. Она была не из тех, кто любит поваляться в кровати.
Кристофер не звонил. Банни не звонила. Джек Кеннисон не звонил.
Однажды она проснулась в полночь. Включила компьютер и написала на электронный адрес Джека (адрес остался у нее с тех пор, как они встречались за ланчем и ездили на концерт в Портленд): «Ваша дочь вас ненавидит?»