– «Перед лицом единственно прекрасной иссяк источник горести напрасной…»
– Что это? – спросил с изумлением Федор Максимович, выронив из рук зажигалку. Стихотворные строки, такие простые слова неожиданно сильно подействовали на него.
– Это Гете. «Мариенбадская элегия». Ему было уже лет семьдесят с лишним, когда он влюбился в одну замечательную девушку и по сему поводу написал эти стихи. Но, заметьте, до того он влюблялся и терял голову много-много раз.
– «Горести напрасной»… Много-много раз… Со мной – еще никогда.
– Учтите, я ни на что не намекаю, – предостерегающе поднял палец Лева. – Вы не старик, и вы способны к любви… только, мне кажется, не хотите замечать этого.
– Может быть.
– А как вы представляете себе страсть? Вы вообще уверены, что она есть, что ее не выдумали талантливые писатели и кинорежиссеры, чтобы людям было не так скучно проводить свой досуг? Есть ли она вообще? – неожиданно спросил Лева.
– Есть, – твердо ответил Терещенко. – Конечно, по голливудским мелодрамам нельзя судить о настоящей любви, там все… сделано, но, наблюдая окружающих меня людей – друзей, знакомых, незнакомых, просто прохожих иногда, – я понимаю, что она есть…
– Замечательно!
– Есть вещи, которые нельзя объяснить. Они просто есть – и все. Алгеброй гармонию не проверишь. Любовь – она как вера, в ней очень мало рационального…
– А оценить с помощью разума свои чувства к Елене вы можете? – спросил Лева.
– Могу, как ни странно! Страсть моя только в самом начале, я не могу не думать…
– Вы думаете, что в будущем будете даже способны на поступок?
– Да, – кивнул Федор Максимович. – Я бы и сейчас сделал что-нибудь такое… Только я совсем не уверен в ее чувствах.
«Если он так верит в свои чувства, – думал между тем Бармин, – пусть делает, что хочет. Ведь не только любовь он имеет в виду, но и свободу… Он действительно связан, прямо-таки опутан условностями, черт знает что творится в его голове, ему просто необходимо немного отпустить поводья!»
– А если она вас отвергнет?
– Меня? – удивленно спросил Терещенко. Он был так уверен в себе, уверен в том, что обязательно получит то, что хочет, что никаких сомнений не допускал.
– Хорошо, тогда я спрошу о другом – разрыв прежних связей вас бы не испугал?
– Нет, – втайне Федор Максимович был уверен еще и в том, что как-то сумеет объяснить своей семье теперешнее свое состояние. Они поймут, простят, они позволят… Ведь с ним это в первый раз и, возможно, в последний! «Перед лицом единственно прекрасной…»
– Вы думаете, Елена…
– Она особенная! – прошелестел своим тихим голосом Терещенко, опять глядя в сторону. – Я много всяких видел – необыкновенных, разных, ярких… Но только она кажется мне живой. Настоящей. Вы понимаете, о чем я?