Он повел Лару с Игорем по всем комнатам, с воодушевлением объясняя, что и как они переделали, а что оставили нетронутым. Похвастался финской сантехникой и вдруг в коридоре наклонился к Лариному уху и шепнул заговорщицки:
– Ужасные обои, правда?
– Вовсе нет, мне кажется… – энергично запротестовала она, машинально тоже шепотом, но хозяин не дал ей договорить:
– Художественный вкус – это фикция.
Потом они сидели в комнате и пили вермут со льдом. К нему Елена подала фрукты и пирожные с кремом – все было просто, приятно и вкусно. Лара даже почувствовала к Елене некоторое уважение – пожалуй, она и сама устроила бы подобные посиделки, без излишних роскошеств с неизменным оливье и водкой, после которых наутро болит голова, в желудке остается тяжесть, а сердце терзает раскаяние.
– На той неделе заходите к нам, – сказал Игорь, бросая себе в бокал еще льда. – Нам тоже есть чем похвастаться.
– А диван… Как вам диван? – Костик даже подпрыгнул на нем. – Авторская работа! Внутри – синтепух.
Синтепух ничего не значил для Игоря, но он с уважением посмотрел на диван, довольно простой с виду, узнав, что тот авторский.
– Ты думаешь, он дорогой? – хихикнула Елена из своего кресла, очищая банан. – Мне он достался почти бесплатно, ведь автор – мой бывший однокурсник.
– Зато когда-нибудь лет через пятьдесят, на аукционе Сотби, этот авторский диванчик…
– Брось, Костик, это полосатое чудовище развалится лет через пять, потому что Крестовский работает только на ближайшее будущее. Даже в мебельной промышленности он не прославится, какой уж там Сотби… Крестовский – тот самый мой сокурсник, – пояснила Елена гостям.
– Неужели вас учили делать мебель? – простодушно удивилась Лара.
– О нет! Но если у человека нет таланта рисовать, писать картины, то куда ж ему еще податься? – важно произнесла хозяйка. По всему было видно, что себе она в таланте не отказывала.
– Лялька, ты бы показала что-нибудь свое, – попросил Костик жену и подмигнул при этом Ларе заговорщицки.
– Ах да… – Елена опять озабоченно приподнялась с кресла, но тут же вновь в него опустилась. – Ах, нет. Увы, дома почти ничего не осталось из того, что можно было бы показать, – через две недели выставка, я все увезла…
– Какая жалость, – серьезно сказала Лара.
– Лялька, а что у тебя там на мольберте стоит? – Костя вдруг вскочил и развернул мольберт, стоявший в углу.
– Костя, но это несерьезно… – поморщилась его жена. – Всего-навсего набросок, первое приближение…
Лара догадывалась, что наброски у художников – вещь очень условная. Она знала, что в любом деле задумка и конечный результат довольно далеки друг от друга, но она не подозревала, что до такой степени. То, что она увидела на белом толстом листе ватмана, пришпиленном к мольберту, сильно удивило ее. Это был не набросок и даже не рисунок, а какие-то размазанные по листу черные линии, хаос, в котором не заключалось и намека на искусство. Подобные корявые линии чертят совсем маленькие дети, неуклюже зажав в руке карандаш.