Внутри пентаграммы стояла женщина. Длинные черные волосы – целая грива густых волос – ниспадали на ее обнаженные плечи, на голове – простой золотой обруч, стройную изящную шею обвивало ожерелье из сапфиров. Ее глаза были озерами бездонной тьмы. Он заглянул в них – и увидел в одном изъян, вопрос и ответ одновременно. А когда она подняла спрятанную в складках белоснежного платья руку, он увидел шесть пальцев.
– Я не смогу удерживать их долго, – сказала Анна Болейн. – Их зов силен, потому что они обладают священной частицей меня.
Фуггер осмотрелся и увидел, что все остальные неподвижно застыли: черный рыцарь, не закончивший шага, олень, широко разведший руки, девственница на алтаре, чей ужас стал еще очевиднее теперь, когда ее корчи прекратились, сладострастно улыбающиеся монахи – все замерли, словно на картине безумного художника. И только пламя свечей колебалось. Анна заговорила снова:
– Сопротивляйся им. Помощь ближе, чем ты думаешь.
Пентаграмма находилась между котлом и алтарем. Не выходя за пятилучевую границу, королева наклонилась и погрузила руку в отвар. Когда она вынула ее, оттуда поднялся пар, и его струя последовала за рукой, протянувшейся к алтарю. С мизинца капля упала в потир, куда сатанисты так старательно собирали слезы юной девушки.
– Помни это. Помни силу слез.
Царапанье снова стало различимым. Фуггер увидел, как вокруг все слабо зашевелились, словно делая вдох. Анна Болейн задрожала, и края ее платья и украшения на голове и шее начали расплываться. Напрягая голос, она проговорила:
– Скажи Жану: я не сомневаюсь в том, что он придет за мной.
А потом она растаяла, растворилась, ушла в пол камеры, оставив только светящийся след – и шестипалую руку в центре начертанной песком звезды.
Фуггер снова опустил глаза. Его новая рука исчезла, но какая-то частица отваги осталась при нем. Когда кошмар вернулся в камеру вместе с воплями экстаза и боли, когда черные доспехи снова двинулись к девушке в белоснежном одеянии, Фуггер уже знал, что ему делать. Потому что он помнил о силе слез.
Метнувшись к алтарю, он схватил потир и выплеснул его содержимое прямо в прорези черного забрала.
Генрих фон Золинген ощутил прикосновение жидкости. Один раз он уже получал ожог – при осаде Новары на него попало кипящее масло. Шрамы так и не исчезли. Но эта новая боль оказалась в тысячу раз сильнее. Она обожгла его, разъедая кожу, наполняя незажившую рану на голове расплавленной магмой. Взревев от боли, черный рыцарь повалился спиной прямо на песчаную звезду. И тут ему показалось, что шестипалая рука проникла сквозь его доспехи и сжала ледяными пальцами его сердце.