– Клянусь бахромой на мошонке Сулеймана, ты заткнешься? – взревел Жан. – Мне нужно отдохнуть. У меня от усталости голова не работает. – Он перевернулся на бок. – Когда им нужны добровольцы в палачи?
– В три часа, у скотобойни. Казнь состоится в девять на главной площади.
– Значит, разбудишь меня в два. А пока, ради слез Мадонны, помолчи, – сказал Жан, закрывая глаза.
Фуггер некоторое время наблюдал за ним. При этом он дергался и чесался: его тело было таким же беспокойным, как и его мысли. Он не мог заснуть: ему казалось, что он проспал уже тысячу лет. А теперь нужно сказать так много, поделиться столькими планами! И больше всего ему хотелось участвовать в этом благородном приключений, приносить пользу, а не быть обузой, которую приходится таскать за собой. Он обязан сделать для этого цирюльника-варвара хотя бы такую малость.
И в эту минуту палач приоткрыл один глаз.
– Если хочешь сделать что-то полезное, пойди и узнай, что стало с мечом умершего палача.
* * *
Всего в двадцати шагах от того места, где захрапел Жан, лежал еще один палач – но этот отказался от надежды заснуть: его мысли заполняли картины, которые Анжелика принесла из епископского дворца, где исполняла роль одной из обитательниц Содома. В эту дождливую ночь он ждал ее у дворца, чтобы на рассвете проводить домой. И теперь она спала рядом с ним, а он лежал без сна. Его рука у нее под головой начала затекать, и он попытался вообразить какие-нибудь другие сцены, не такие дразнящие. Безуспешно.
Снизу, с улицы, донесся крик. Там началась ссора, слышались божба, звуки ударов. Осторожно выбравшись из постели, Хакон подошел к окну и пригнулся, всматриваясь в сумрак. Сквозь почти сомкнувшиеся крыши пробивалось достаточно света, чтобы в толстом грязном стекле возникло кривое отражение: очертания вьющейся бороды, густых русых волос, стянутых сзади, на шее, заколкой. Посадка головы, сильные очертания носа, бровей и лба – все это неизбежно напомнило ему отца. На долю секунды он закрыл глаза – и почти смог услышать его голос, рассказывающий саги о героях и древних богах. Маленький Хакон слушал, сидя на полу и прислонившись спиной к ножкам огромного дубового стула. Он изо всех сил старался запомнить эти повести. Мощный голос отца заставлял вибрировать дерево, и эта дрожь передавалась сердцу мальчика. Хакон копил слова саг на тот предсказанный ему день, когда он повторит их своему сыну. Но этот день так и не настал.
Позади него раздался стон, а потом – тихий смешок. Хакон полуобернулся, и отражение обернулось вместе с ним. Его отец исчез, сменившись сатиром, слизывающим сахар с мясистых губ. Сатиром – и в то же время им самим, мужчиной, который теперь жил на деньги тех, кого облизывали.