– Нет, это плана не меняет. Ты же слышал, что сказал Марсель: архиепископ пойдет позади остальных бичующихся, так что мы его узнаем. Следует быть настороже и наблюдать еще за одним человеком: это высокий немец, похожий на священника. На лице у него длинный шрам. Кажется, он его телохранитель. Я знаю, что он опасен.
Хакон стиснул топорище. Ворота распахнулись, и собравшаяся на площади толпа возбужденно взревела. Скандинав сказал:
– В таком случае я предвкушаю встречу с ним.
* * *
А позади дворца Фуггер как раз повстречался с тем самым человеком, о котором они разговаривали.
Осматривая лошадей, он болтал с Демоном, и тут в конюшню вошел телохранитель архиепископа. Фуггер услышал, как высокий воин со шрамом на лице отдает приказания конюхам, – вернее, слышал голос, потому что вид говорящего лишил Фуггера способности понимать человеческую речь. Дело в том, что Фуггер встречал Генриха фон Золингена уже не в первый раз.
Его правая кисть запульсировала болью: странное ощущение, потому что кисть отсутствовала. Однако присутствовал тот человек, который последним держал ее. В голове у бывшего смотрителя виселицы тоже пульсировала боль – ослепительно-белая, слившаяся с пламенем факела, который держал конюх. Фуггер перенесся из конюшни в Туре в таверну в Баварии, на семь лет назад.
– …Фуггер? – воскликнул наемник с длинными светлыми волосами и раной, проходившей ото лба к подбородку. – Из этого семейства иудеев-ростовщиков, которые разоряют честных рыцарей?
– Не иудеев, сударь. Мы в Мюнстере следуем учению Лютера. А законом теперь разрешено давать деньги в долг – спасибо благосклонному императору.
Так смело ответил шестнадцатилетний Альбрехт Фуггер – и это было последней его смелой выходкой.
– Тем хуже для тебя. – Лицо, исполненное ненависти, придвинулось ближе. – Хватайте его!
Не имело значения, что кругом были люди. Не имело значения, что Альбрехт был молодым человеком из хорошей семьи и выполнял первое семейное поручение: ему доверили доставить деньги на оловянные копи на юге. Со стола смахнули тарелки и кружки с пивом, на столешницу бросили его тело – и охочие помощники навалились на него.
И опять это лицо. В свете пламени шрам был синевато-багровым, изо рта лились гадкие слова:
– Если бы ты попался мне на пустой дороге, ты уже был бы мертв. В этом тебе повезло. Но твои жадные руки разорили многих из нас. И никто здесь не откажет католику и баварцу в праве воздать тебе по заслугам.
Клинок сверкнул так ярко и опустился так стремительно, принеся с собой первую ослепительно-белую вспышку боли, затмившую весь мир. Когда Фуггер вернулся обратно в мир, у него не оказалось денег, слуг – и руки. А еще исчезла его прошлая жизнь – она была отсечена так же безвозвратно, как его кисть. Он не мог вернуться в Мюнстер калекой, с позором. Его отец Корнелиус не увидит изуродованного сына – он увидит только потерянное золото. И потянется к потолочной балке и снимет оттуда ореховый прут, который держит там для особых наказаний.