– И где это было? Надо думать, в морском сражении.
– Я никогда не воевал на море. Хотя надеюсь исправить это упущение, и в самое ближайшее время. – Жан посмотрел на Джанука, проверяя, понял ли тот его намек, но не заметил никакой реакции и добавил: – Нет, это было… лет десять назад, апрельским утром на какой-то равнине в Венгрии. Она называлась Мохач.
Тут уже присвистнул Джанук:
– Ты был при Мохаче?
– Был. Один из агнцев Фрундсберга, упокой Боже душу командующего.
– Не обижайся, но я к твоим благословениям не стану присоединяться. Этот демон-немец и его «агнцы» чуть было не вырвали у нас победу.
– Ты был там?
– Был.
– Ты показался мне слишком юным.
– Это было мое первое сражение.
– И, как видишь, для меня оно чуть было не стало последним.
– И для меня, – отозвался Джанук, указывая на мушкетный шрам.
Оба молча посмотрели друг на друга. На мгновение они перенеслись в то апрельское утро 1526 года, когда армии Сулеймана Великолепного вырвались с покоренных Балкан, чтобы встретить гордость Богемии и Венгрии на туманной равнине, называвшейся Мохач.
В их молчании возникла тесная связь благородных противников.
«Как странно, – вдруг подумал Жан, – я прикован между двумя бывшими солдатами и с каждым уже встречался в бою. Это должно иметь какой-то тайный смысл».
Они не успели произнести слова, которыми все равно нельзя было бы выразить их воспоминания: позади началась шумная свара. Она охватила скамьи, которые занимали преимущественно рабы-мусульмане. По словам Да Косты, они все до одного были корсарами, захваченными во время нескольких сражений в самых разных местах Средиземного моря.
– Шобаки мушульмане! – Старик сплюнул, попав слюной себе на подбородок. – Этих подонков кормят меньше наш, а шекут больше – и вше равно они дерутшя!
– Вот вам и сотоварищи по веслам! – пошутил Хакон.
– Какие они шотоварищи, в жопу! Шмотри, это опять тот Акэ. Корбо будет в вошторге. Как он ненавидит этих черных! Говорит, они прохлаждаютшя. Называет их швоими черными обежьянами.
Жан увидел, как громадный черный мужчина сжимает меньшего по росту белого в медвежьих объятиях.
– С кем это он схватился?
– Не ражгляжу… А! Это Немой! Понятно, почему темнокожий его прижал. Это – шамый отпетый вор на корабле. И жлобный к тому же!
– Растащите их! – завопил Корбо.
Он и трое его подручных бросились к дерущимся. Защелкали плети. Гребцы с соседних скамеек постарались отодвинуться на всю длину цепей, но досталось и им. Надсмотрщики не особо разбирались. Люди, которых били, громко заорали.
Акэ встряхивал Немого, словно детскую куклу. Меньший из мужчин казался совершенно безжизненным: негр стиснул его так сильно, что он не смог дышать и потерял сознание. Однако перед этим он вогнал заостренную щепку, выуженную из грязи, прямо в грудь своему противнику. Из черной груди гиганта хлестала струя крови. Жан подумал, что если бы удар пришелся на дюйм ниже или африканец отреагировал чуть медленнее, то помойная крыса из Ниццы сейчас не чувствовала бы, что ей вот-вот сломают ребра.