Спали в комнате наверху. В ящике кухонного стола Мило нашел шпагат, один конец которого обмотал вокруг запястья Грейнджера, второй — вокруг своего. Ночь прошла спокойно, если не считать, что в какой-то момент старик проснулся и заговорил:
— Хочу, чтобы ты знал, — мне это не нравилось. Поэтому я и соврал, сказал, что наши Туристы для операций по ликвидации не готовы.
— Успокойся. Спи.
— Знал бы, чем все кончится, придумал бы, как пресечь это в зародыше. Может, если б я дал добро на использование наших Туристов, мы и смогли бы удержать все под контролем.
— Спи, — повторил Мило, и Грейнджер откинулся на подушку и захрапел, как будто ничего и не говорил.
Утром встали, побрились, приняли душ. Мило не выпускал Грейнджера из виду. Старик приготовил на завтрак яичницу с тостами. Сначала ел молча, потом начал заново, словно хотел убедить Мило, что теперь ему нужно верить.
— Нет, правда, я рассчитывал, что ты найдешь ответы. Глупо, наверное, но тогда мне так не казалось, — Грейнджер опустил вилку. — Ты ведь мне не веришь?
— Нет, — ответил Мило, прожевав. — Не верю. А если бы и верил, все равно отвез бы тебя туда. Я так жить не могу, а ты единственный, кто способен поправить положение. Для меня. Для Тины.
— А… — с блеклой улыбкой протянул старик. — Семья. Конечно. — Он с усилием сглотнул. — Наверное, ты прав. Ты еще молод, чтобы портить себе карьеру из-за такой мелочи. Они что-нибудь придумают. Представят дело так, что виноват только я один. Упрячут меня подальше и начнут заново. С тем парнем, камбоджийцем.
Мило старался не слушать; сейчас его беспокоило только собственное будущее. Он отвезет старика на Манхэттен, поможет на допросах, а потом улетит в Техас — за семьей. Все просто.
Закончили. Мило вымыл посуду.
— Пора.
Словно прочитав его мысли, Грейнджер кивнул.
— Пора возвращаться к нормальной жизни.
Мило надел пиджак, потом нашел куртку для старика. Проверил карманы.
— Знаешь, — сказал Грейнджер, — у меня такое чувство, будто, разговаривая с тобой, я предаю империю. Ну не смешно ли? Со времени последней большой войны мы, как псы, помечали свою территорию. После одиннадцатого сентября все изменилось, надобности в улыбках больше нет. Можно бомбить, калечить, пытать сколько душе угодно, потому что против нас только террористы, а их мнение ничего не значит. Знаешь, в чем реальная проблема?
— Собирайся.
— Проблема в таких, как я, — словно не слыша, продолжал Грейнджер. — Империи требуются люди железные. Я больше не гожусь — недостаточно крепок, мне еще нужны какие-то придумки для распространения демократии.