Правильное, умное приобщение даже закоренелых пьяниц к вере (вкупе, конечно, с рядом медицинских, ограничительных и контрольных мер) дало уже в первый год существования в Казачьем Дюке молодой православной общины поразительные результаты: десятками люди пробуждались к активной и здоровой жизни. Труд, духовное борение и молитва возвращали их в строй.
За тот год многое изменилось: засветились лица людей, застучали топоры, запели пилы, на всех участках развернулись восстановительные работы. Словно где-то начал работать невидимый реактор и свежая кровь влилась в остывшие жилы Казачьего Дюка. В ответ он встрепенулся, оторвался от векового сна, и древняя память, древний дух, сохранившиеся в нем, вопреки всем невзгодам и бурям, начали оживать, творя забытые формы.
Когда-то, больше века назад, это было сильное и богатое — даже по меркам царской России — село с развитой хозяйственной инфраструктурой полного цикла. Старожилы — сверстники бабы Даши — от своих отцов и дедов слышали, что в той, почти уже забытой мифической деревне были несколько действующих мельниц и пекарен, собственное кузнечное и кожевенное производство, маслобойня. Процветали ремесла и бортничество. Разбитый на делянки общинный лес был чист и ухожен: каждая ветка подбиралась и шла на дрова.
Большевистское раскулачивание до основания разрушило этот уникальный природно-экономический комплекс. Крепкие хозяева сгинули: кто в лагерях и ссылках, а кто, как Лизин прапрадед, бывший мельник Тарас Иванович, — в смертном запое, при собственной мельнице, «добровольно» переданной им на разорение колхозной голытьбе. Эйфория тридцатых, когда комиссары в кожанках нашли в лице деревенских «щукарей»-бездельников верных попутчиков в «светлое завтра» и помощников в деле «экспроприации экспроприаторов», быстро сошла на нет. К исходу красного террора деревня лишилась многодетного крестьянина-труженика, передававшего по наследству — от отца к сыну — не только знания и навыки тяжкого сельского труда, но и любовь к родной земле, веру, традиции, обряды, приметы, песни, неписаные законы общинной жизни — словом, все то, что именовалось вековым укладом и на чем столетиями держалась русская земля. В прах рассыпались и земная, и духовная оси крестьянской империи. И очень скоро «новые хозяева» убедились, что в беспамятстве срубили сук, на котором собирались сидеть, верша судьбами мира. Россия без Бога, без деревни обратилась в тело без души: с виду живое, а жизни-то, каковой является Дух Божий, в нем нет. Человек тоже сначала умирает не телом: его сердце и после смерти много дней еще сохраняет жизнеспособность. Человек сначала исходит душой, духом, вселяемым и призываемым из него Предвечным Творцом всего сущего. Это и есть смерть.