— Да, чуть не забыл, — отложив шифровку, он повернулся к Лизе. — Хочу представить вам Карманову Елизавету, Лизу — все вы ее, конечно, знаете. Чего вы не знаете — она неплохая спортсменка, имеет разряды по ориентированию, лыжам, стрельбе. — Все удивленно зашушукались, с уважением поглядывая в сторону этой «тихони». — С этого дня она поступает к нам в «витязи», будет помогать мне тут пока с бумагами. А там посмотрим… С бабой Дашей я договорился.
Устиныч еще раз строго из-под очков оглядел свой «актив» и вернулся к телеграмме. Из нее следовало, что штаб АО знал о возможном проникновении в окрестности Казачьего Дюка вооруженных групп «неустановленной принадлежности» и предписывал администрации и своему представителю, Мальцеву Ф.У., принять соответствующие меры. Они сводились к активной и пассивной разведке, прежде всего в районе полигона, усилению режима охраны села и оповещению жителей. От всякого рода контактов с пришельцами и тем более боевых стычек приказано было воздерживаться.
— Ну, вот и все, остальное к делу не относится. — Устиныч снял очки, открыл сейф, убрал туда телеграмму и, обращаясь к присутствующим, резюмировал: — Каждый отряд отбирает четырех разведчиков из числа наиболее подготовленных и толковых «витязей» — списки сегодня же передать Лизе. Егору — разработать график дежурств на полигоне и подобрать удобное укрытие. Ершовых до ночи сменить: малы еще. Старшему каждого наряда выдавать табельное оружие, но с условием применения его только в крайнем случае, а лучше бы не применять вовсе. Языки до поры всем держать на замке: паники нам только не хватает. Завтра в семь ноль-ноль сбор у меня в кабинете. В семь тридцать ожидается вертолет из главного штаба. Пока все свободны.
Загремели стулья. Торопясь в клуб и на ходу обсуждая новости, молодежь в мгновение ока очистила комнату. Ушел и Устиныч, бурча себе что-то под нос про неугомонного главу общины Ушакова и тяжелые времена, но при этом хитро улыбаясь в усы. Егор и Лиза остались одни. Они не сказали друг другу еще ни слова, но молчание это не тяготило их, наоборот, оно было плотным и значимым, заполняющим невольное отчуждение. Егор боялся дышать. Он молил Бога, чтобы тишина не нарушилась. В глубине души он уже знал, что с этого необычного дня жизнь его изменилась. Она вступила в новый этап, детство безвозвратно ушло вместе с тем злосчастным утренним сазаном. Было немного грустно, но сидевшая рядом с ним, потупив глаза, родная душа согревала его грусть. Жизнь казалась вечной, и ее вызовы больше не страшили Егора… Они были ниже рождавшейся в нем Любви.