— Твой дом едва ли будет уютен, Илбрагим, в эту холодную осеннюю ночь, и, кроме того, боюсь, тебе не хватит еды. Я спешу к горячему ужину и к теплой постели, и если ты пойдешь со мной, я готов их предложить и тебе.
— Благодарю тебя, друг, но, хоть я и голоден и дрожу от холода, ты не накормишь меня и не дашь мне ночлега, — отвечал мальчик с тем спокойствием, которое ему было внушено, несмотря на его молодость, отчаянием. — Мой отец принадлежал к тем людям, которых все ненавидят. Они положили его под этим земляным холмом, и мой дом теперь тут.
Пуританин, который держал в своих руках маленькую ручку Илбрагима, выпустил ее, как будто бы прикоснулся к какой-нибудь отвратительной гадине. Но он все же обладал жалостливым сердцем, которое даже религиозные предрассудки не могли превратить в камень.
«Боже меня сохрани, чтобы я допустил до погибели это дитя, хотя оно и происходит из проклятой секты, — сказал он себе. — А разве все мы не произрастаем из дурного корня? Разве все мы не пребываем во мраке, пока не осветит нас свет истины? Нет, мальчик этот не должен погибнуть ни телом, ни душой, если только молитва и слово божие помогут спасти его душу». И он опять громко и ласково заговорил с Илбрагимом, который снова уткнулся лицом в холодную землю могилы.
— Неужели же все двери в округе закрылись перед тобой, дитя мое, что ты стал искать прибежища в этом страшном месте?
— Меня выгнали из тюрьмы, когда вывели оттуда моего отца, — сказал мальчик. — Я простоял вдалеке, глядя на толпу. А когда все разошлись, я пришел сюда и нашел только эту могилу. Я знаю, что мой отец спит в ней, и я сказал себе: «Здесь мой дом».
— Нет, дитя мое, нет! Нет, пока у меня есть крыша над головой и кусок хлеба, который я могу разделить с тобой! — воскликнул пуританин, чье сострадание было теперь возбуждено до величайшей степени. — Вставай, идем со мной и не бойся ничего.
Мальчик снова зарыдал, припав к земляному холму, как будто холодное сердце, погребенное в нем, хранило больше тепла, чем любое иное, бьющееся в живой груди. И все же путник продолжал с нежным вниманием его уговаривать. Видимо, малыш стал постепенно проникаться к нему доверием, так как он наконец встал. Однако он зашатался на своих слабых ногах, голова его закружилась, и ему пришлось, ища опоры, прислониться к дереву смерти.
— Бедный мой мальчик, неужели же ты так слаб? — спросил пуританин. Когда ты ел в последний раз?
— Я ел хлеб и пил воду с моим отцом в тюрьме, — отвечал Илбрагим. — Они же ему ничего не давали ни вчера, ни сегодня, говоря, что он достаточно сыт для того, чтобы дожить до своего конца. Но не тревожься о том, что я голоден, добрый человек, ибо я много раз и раньше оставался без еды.