– Приходи завтра, я целый день дома.
– Завтра я служу, тогда после крестин.
После службы он бывал особенно глубок, прекрасен – по-хорошему уставший человек возвращался после работы, и долго сидел тихий, приходил в себя:
– Знаешь, сегодня мне досталось. Целый храм исповедников.
Потом они вместе обедали, уже никогда не пили больше, отец Антоний оживал, делался прежним, веселым, добрым, злым. Отчего-то Ане очень хотелось, чтоб все это было хотя бы слегка хоть на что-нибудь похоже… Например, это просто к ней заезжает после службы добрый старший друг – что тут такого? Но какой друг мог бы заезжать к ней так часто? Ну тогда не друг, просто священник. Но зачем он заезжает? Как кто? Как пастырь или как… друг? Она путалась и затыкала глотку этой дурной бесконечности вопросов, только почему-то никак они в ней не смолкали, никак было не унять. Да что ж такое? Да не все ли равно, кто – друг, недруг, брат, сестра, товарищ… Как-то подло это было: вопросы не только задавались помимо ее воли, приходили сами собой и ответы, и вот оно: мужья так приходят домой, Аня! Хрипло так и противно кто-то шептал ей в уши: «Мужья!», но, не дрогнув, посылала она все эти глупые голоса вот именно туда.
Отец Антоний наконец уловил ее смятенье и заговорил первый.
– Ты как будто меня каждый раз немного боишься… Понимаю. Я и сам боюсь. Батюшка в гости! Но знаешь, почему это?
– Почему?
Она замерла: сейчас она наконец успокоится!
– Да потому что священник – человек. Такой же, как все. Но никто не желает этого понимать. Людям, народу Божьему, – отец Антоний хмыкнул, – удобно иметь под рукой не такого же, как они, человека, а старца, пастыря! Вот его и возводят, выталкивают чуть не насильно туда, где ему совсем не место. На роль старца. А я не старец, понимаешь, и не пастырь никакой, я никто.
– Но ты же служишь, совершаешь таинства.
– Да таинства совершаю не я. Хоть ты-то меня не расстраивай. Таинства вершатся благодатью Божией. Я только инструмент. Ржавый молоток в руках Господа, – он усмехнулся печально. – Мне кажется, происходит страшная ошибка у нас в церкви, подмена. И ужасно, что никакого сопротивления этому безумному народу, который не ведает, что творит, со стороны духовенства тоже не оказывается. Батюшки, уж скажу тебе, да ты и сама это видишь, батюшки надуваются, их распирает – как же, я пастырь! Я спасаю души людей. Я – представитель Церкви, и значит, право имею говорить от ее имени. Сами батюшки в это искренне верят.
– Я помню, ты писал мне, про младостарчество, да?
– Да, и это тоже. Получается страшная вещь: священство и народ – разведены по разным полюсам – самодовольством одних, слепотой и безволием других. Больше всего на свете люди боятся ответственности и валят ее на плечи духовников, ни за что не хотят сами принимать решения, проявить личную волю…