Лейтенант только осклабился, потом повернулся и по-немецки сказал фельдфебелю, который приготовился записывать показания пленных в журнал: — Восемьдесят седьмой… Они из восемьдесят седьмого пехотного полка. Рота… Вы все в шестой роте, Кондруц?
— Да, господин лейтенант. Все в шестой! — быстро ответил Кондруц, нутром почуяв, что было бы бесполезной бравадой скрывать от офицера, бывшего командира их взвода, некоторые вещи, которые тот и так прекрасно знал.
Траян Думбрава облегченно вздохнул. Лейтенант еще раз каким-то чудом пощадил своего бывшего подчиненного, хотя смертельно ненавидел его. Думбрава знал, почему лейтенант его ненавидит. Потому, что он единственный никогда не дрожал перед ним и осмеливался бросать ему вызов. Думбрава не скрывал презрения, которое питал к лейтенанту, симпатизировал тем, на кого обрушивалась его бешеная ярость, а когда его спрашивали, всегда выражал мнение, противоположное мнению лейтенанта. Если это были причины для ненависти, которую лейтенант постоянно питал к нему, то Траян Думбрава никак не мог объяснить себе, почему же он все-таки пощадил его сейчас.
Однажды имел место случай, который, как казалось сержанту, объясняет, почему лейтенант, смертельно ненавидя, все же щадит его.
Лейтенант послал его в разведку, приказав взять с собой и солдата Кэтэлиноя Ликсандру. Траян Думбрава и на этот раз бросил лейтенанту вызов. Он ушел в разведку без Кэтэлиноя Ликсандру. Солдат был болен, и Траян Думбрава пожалел его.
Когда он вернулся из разведки, лейтенант, взбешенный, набросился на него, угрожая отдать под суд военного трибунала. Траян Думбрава не испугался его угроз и отвечал, что больной водянкой солдат только помешал бы ему выполнить столь сложную задачу. Тогда лейтенант начал диктовать старшине документ о направлении дела Траяна Думбравы в военный трибунал. В этом документе Траян Думбрава обвинялся в невыполнении приказа в военное время и в оскорблении вышестоящего начальника.
Диктуя, лейтенант не сводил с Думбравы глаз. Серые, злые глаза, не мигая, сверлили Думбраву с любопытством и удивлением, которых никогда раньше Траян не замечал в его взгляде. Может, причиной было то, что лейтенант ожидал увидеть его побледневшим, дрожащим от страха. Может, он ожидал услышать просьбу не составлять этот документ.
Но Траян Думбрава не доставил лейтенанту этого удовольствия. Он вел себя так, будто документы, составляемые старшиной, его не касаются. И если злые глаза лейтенанта выражали любопытство, то глаза Думбравы — только презрение, полнейшее презрение к офицеру, которого правильнее было бы назвать зверем.