Майор, начальник второго отдела дивизии, был кадровым военным. Занимая такую должность, он лучше других знал, насколько низок моральный дух войск на фронте. В этом отношении более чем убедительны были донесения, которые он получал из частей и лично перечитывал и обобщал. Почти ежедневные попытки перехода через линию фронта, явные случаи неповиновения, разговоры, открыто выражаемые мнения по поводу неизбежного и скорого развала фронта, прозрачные намеки по поводу «судьбы бояр» после поражения в войне. Донесения сообщали также об интересе, с каким солдаты слушали передаваемые через установленные на передовой репродукторы выступления румынских солдат и офицеров, находившихся в советском плену.
Майор внимательно читал абсолютно все донесения, подчеркивал наиболее важные места и на их основании составлял сводки вышестоящим штабам. Из генерального штаба почти ежедневно поступали приказы и циркуляры, требовавшие самых жестоких мер для «укрепления дисциплины и подъема морального духа войск». В свою очередь майор созывал офицеров информационной службы из частей и передавал им копии полученных сверху распоряжений, а в заключение выступал перед ними с небольшой речью. Но с каждым днем он и сам все больше убеждался в абсолютной неэффективности получаемых и передаваемых им дальше приказов, как и его ура-патриотических речей, в которые он сам давно перестал верить.
Про себя он часто думал: «Напрасно! Все потеряно. Фронт разваливается. Ничто уже не может спасти нас».
Он даже не отдавал себе отчета в том, что если он сам думает так, то и его моральный дух не выше, чем у солдат, которых он хотел вдохновить с помощью мер, предписываемых генштабом. Эти меры рекомендовали, в частности, расстрел всех «виновных в нарушении дисциплины» и «сеющих слухи, подрывающие моральный дух войск…»
* * *
Майор послал машину за Панаитом Хуштой, горя нетерпением допросить его. Но по дороге лопнула покрышка, и машина прибыла на КП дивизии, когда уже начинало светать.
Начальник второго отдела был в дурном настроении: у него только что был приступ печеночных колик. Он был измотан, ему хотелось есть, пить и особенно спать. В тот момент, когда Панаит Хуштой переступил порог, майор уже начал жалеть о проявленном им усердии.
«Деревня! Надо было передать его для допроса военному следователю».
Панаит Хуштой попытался встать смирно, но безуспешно, и он сгорбился, как старик.
— Эй ты, садись на стул, — сжалился над ним офицер, зная, что он ранен.
Панаит Хуштой сел, пробормотав еле слышное «слушаюсь», потом скрестил руки на животе, будто это могло уменьшить боль. Несколько мгновений майор разглядывал его со смешанным чувством любопытства и гнева.