Солнце ярко светило, его голова раскалывалась от боли, он нетвердо стоял на ногах с похмелья, был страшно голоден, потому что не ел больше двадцати четырех часов, а ощущение пустоты от того, что перед ним не осталось никакой жизни, и воспоминания о случившемся навсегда врезались ему в душу.
Он вытер пот со лба и решил, что пора ехать домой и попытаться как-нибудь собрать разбитую судьбу. И все же что-то не позволяло ему уехать отсюда.
Наконец Эрл понял: он должен еще раз увидеть это место.
Увидеть проклятый сарай.
Последний раз он видел его в ноябре, когда его уволили в отставку и он остановился здесь перед тем, как приехать в Форт-Смит, жениться и присоединиться к остальной Америке, спешащей навстречу большому послевоенному буму. Тогда он мало что почувствовал. Пытался что-то почувствовать, но ему почти ничего не удалось, и он знал, что следует попробовать еще раз.
Он прошел сквозь высокую сорную траву, поднявшийся ветер швырял пыль ему в лицо, с неба било горячее и неприветливое солнце, ощущение запустения висело, словно туман, над заброшенной фермой Суэггеров, где жили все мужчины из рода Суэггеров, а один из них умер.
Дверь сарая была полуоткрыта. Эрл прокрался внутрь. Пыль, паутина, запах сгнившего сена и древесной трухи. Сарай, если его оставить непокрашенным, будет гнить — так всегда говорил отец. Так оно и есть, и раз здесь нет отца, чтобы присмотреть за тем, чтобы сарай красили каждые два года, он сгниет напрочь, что он уже и делает. Воздух внутри был пропитан зловонием плесени и тлена. Древесина во многих местах казалась прогнившей: ударь ногой — и проткнешь насквозь. На полу валялись заржавевшие предметы сельскохозяйственного обихода: секаторы, газонокосилка, которой Эрл когда-то так часто пользовался, лопаты, мотыги, вилы. Тут же стоял покрытый толстым слоем пыли и ржавчины трактор. Стойла были пусты, хотя неистребимый запах навоза все еще продолжал чувствоваться.
Но Эрл сразу пошел туда, куда должен был пойти, — в дальний конец сарая, туда, где проходила толстая поперечная балка. Именно там повесился Бобби Ли. На деревяшке не осталось никакого следа от веревки, а на полу никакого следа от бочки, на которой он стоял, выполняя свою последнюю работу — завязать хороший тугой узел, — и которую в последний раз пнул, чтобы освободить свои ноги от поддержки, а себя от земного горя.
Он висел там, а веревка врезалась ему в горло, выдавливая из него жизнь, и он верил, что там, куда он уходит, ему будет лучше, чем здесь.
«Надеюсь, что так оно и оказалось, Бобби Ли. Я не сделал тебе ничего хорошего. Ты оказался первым из великого множества молодых людей, которых я подвел и которые расплатились за это своими жизнями». Их были легионы помимо Бобби Ли, целые взводы, начиная от Гуадалканала и кончая товарной станцией в Хот-Спрингсе, все те, которые доверяли ему и для которых он не смог сделать ничего, ровным счетом ничего хорошего, а только смотрел, как эти мальчики умирали.