Потом, потом, отчаянно закивала я, рискуя лишиться головы. И мой умнейший кот с достоинством отступил на заранее подготовленные позиции.
— Ксения!!! — все, наконец прорвало его соперника.
Теперь уже я встала на пороге, чуть ли с нетерпением ожидая расправы. Я и так слишком долго жила в напряжении.
— Как это пр-рикажешь понимать!? Кто это?! Что это?! Я не позволю здесь, понимаешь, р-разводить ч-чер-рт знает что. В квартире животным не место! Значится так, чтобы этого здесь не было в течение часа!
— Тогда и меня здесь не будет в течение часа, — трясущимися губами все-таки смогла сказать я. — Ты здесь все равно почти не живешь, а теперь вообще никто не будет жить. Ты выгнал ВСЕХ! — В подтверждение этих слов за моей спиной снова хрипло взревел Георг, прямо как в фильме ужасов. Уж лучше бы он промолчал.
Дело еще заключалось и в том, что Георг вообще категорически отказывался выходить из квартиры, в смысле погулять. Бабтоня сказала, что он уже не вполне кот, кастрировали беднягу. Но так или иначе, Георг видно подозревал, что если он однажды выйдет хотя бы на лестничную площадку, то уже вряд ли его пустят обратно, и решил не рисковать. Интересно, как это Полковник будет выдворять его из дома?
Но тут Полковник сложил губы трубочкой — сейчас ка-ак свистнет, нет, не свистнул, а гаркнул прямо таки генеральским голосом:
— А ну, мар-рш в свою комнату!
Мы с Георгом дружно, как один, выполнили команду и затаились. Прошел час, потом другой, и стало ясно, что в этом доме кое-кто еще поживет.
Вот ведь чудеса. Переселение к тете, пусть и временное, представлялось мне великой катастрофой, изгнанием из родных мест. Мысленно я брела в рубище по бесконечным дорогам, потом меня селили под темной лестницей в не менее темном доме, где было холодно и шастали полчища крыс. Ну и что же, что тетя Валентина нисколько, как мне запомнилось, не походила на злую мачеху, зато я заранее чувствовала себя всеми гонимой Золушкой. А тетя, как оказалось, жила в каком-то квартале от нас, в квартире очень похожей на только что покинутый мною, так сказать, кров, правда побольше и поустроенней. Впрочем, на нашу квартиру никакая другая походить и не могла. "Казарма и казарма", — вырвалось однажды у Бабтони. Вот! А я как раз и не знала, как можно назвать полупустые комнаты с голыми стенами и неуютной тишиной, ну не домом же.
В комнате Полковника, кроме уже упомянутой кровати, обосновались стол и стул, страшно напоминавшие своего владельца. Был еще телевизор, который не одобрял, когда его включала я. Да, и еще были гантели. Иногда я слышала глухое мерное постукивание — Полковник "качался". Я прямо таки воочию видела его бескровные стиснутые губы, неподвижный взгляд, устремленный в потолок и куда-то дальше, сквозь него. Уж я нисколько не сомневалась — Полковник накачивает свою ненависть к нам: ко мне и маме. К маме за то, что уехала, а к дочери за то, что осталась.