Он обдумывает сказанное.
— Мне ведь понадобится врач?
— Наверное.
— Так это же замечательно! Ты можешь быть моим врачом и, значит, будешь каждый вечер укладывать меня спать. Если я, конечно, не женюсь. Как ты думаешь, Эктор, найдется девушка, которая захочет выйти за меня замуж?
— Ну конечно!
Еще несколько секунд размышлений.
— Тогда ты будешь укладывать нас обоих, — заключает он. — Весело, правда? Надеюсь, она не будет храпеть…
Проходит еще минут двадцать, прежде чем он окончательно засыпает, но к этому времени я, напротив, настолько взбадриваюсь, что оставаться в постели мне невмоготу. Я направляюсь вниз, рассчитывая выпить рюмочку коньяка, и застываю при виде матери. Сгорбившись, она сидит за обеденным столом.
Наши с Шарлем прогулки имеют одно последствие: я совершенно утратил ощущение времени. Я не имею ни малейшего представления, какой сегодня день недели. И только вид матери в муслиновых нарукавниках поверх платья, яростно полирующей столовое серебро, напоминает мне, что…
Сегодня пятница.
Только ни в одну из предыдущих пятниц не случалось того, что случается сейчас. Моя мать обращается ко мне:
— Эктор!
— Что, мама?
— Как у тебя дела? — спрашивает она.
Как у тебя… как у тебя…
Я отступаю на несколько шагов, пока не оказываюсь у самой двери.
— Все в порядке, — отвечаю я.
Она кивает. Берет десертную ложку и набрасывается на нее.
— Может быть… может, ты присядешь?
Я придвигаю стул. Добрая минута проходит, прежде чем она опять заговаривает.
— Эктор… — Она обращается непосредственно к ложке. — Надеюсь, ты не станешь возражать, если я тебя кое о чем спрошу. Если ты не захочешь отвечать, я пойму.
— Я не против.
— Ты все еще тоскуешь по ней? — осведомляется она.
— Гм… — Я устраиваюсь поудобнее. — Тоскую по ком?
— По той женщине. Этой твоей танцовщице.
— О! Ты о ней…
Она о Евлалии. О вдохновительнице моего падения. Спутнице всех моих мыслей.
— Я не скучаю по ней. — Меня самого удивляет, что это правда. — Не очень. То есть я… мне очень жаль, что я наделал столько ошибок. Из-за нее. Я сожалею, что заставил страдать тебя…
Каждое слово действует как облако фимиама. Мать протягивает руку и низким напряженным голосом произносит:
— Нет, Эктор. Не извиняйся. Теперь моя очередь.
И она делает нечто такое, чего никогда не делала ни в одну из предыдущих пятниц. Она откладывает столовое серебро.
— Я знаю, тебе нелегко будет в это поверить, — она тряпкой стирает остатки пены с нарукавников, — но я лелеяла надежду, что однажды в нашем пансионе поселится порядочная молодая девушка, которая придется тебе по нраву и… Ну, вот. — Она отворачивается. — Так хотелось, чтобы у тебя в жизни было что-то хорошее.