— Месье Шарль, полагаю, наша хозяйка преуменьшила ваши достоинства. С ее слов, вы вот-вот получите состояние, а вы ведь, по всем признакам, успели еще сделать блестящую военную карьеру.
Ответом на эту реплику становится (как и ожидалось) озадаченный взгляд жертвы. Тогда Кролик замечает — настолько сухо, насколько позволяет врожденная трусость:
— Ведь у вас на сапогах шпоры?
Задрав ногу, Шарль с неподдельным изумлением взирает на обувь (сапоги на нем чужие).
— Шпоры! И в самом деле!
— Вы, наверное, кирасир, — продолжает Кролик. — Надеюсь, когда-нибудь вы поведаете нам истории о выигранных сражениях.
Безмятежно улыбаясь, Шарль отвечает:
— У меня раньше был пони.
Легкая пауза. В игру вступает Ростбиф.
— А это точно был пони, месье? Судя по виду вашего жилета, он целиком из ослиной шкуры.
— Так оно и есть, — опять удивляется Шарль.
— Скажите, месье, вы не в темноте одевались?
Бесконечно далекий от того, чтобы возмутиться, Шарль поглощает этот вопрос, как поглощает моллюск песчинку, обволакивая ее.
— Одеваться в темноте, — повторяет он. — Как здорово! Давайте завтра будем все одеваться в темноте!
На лице Ростбифа проступает гримаса недовольства, и я понимаю, что произошло чудо. Те самые качества, которые делают Шарля незащищенным, исключают и возможность провокации. Недоумевающие студенты на несколько минут погружаются в молчание. Его нарушает Рейтуз — их главный.
— Знаете, месье, мне кажется, ваша челюсть представляет собой нечто выдающееся.
Кто-то громко вдыхает — это я. Но так уж было угодно судьбе, что я переоценил проницательность Рейтуза, ибо он тут же добавляет:
— Я как раз вчера видел такую в сумасшедшем доме. У одной хорошенькой леди. Правда, она не может сама ни есть, ни одеваться, зато челюсть приходится как раз кстати, в нее капает слюна.
Шарль морщит лоб и задумчиво сообщает:
— У меня был пес, его ранили в челюсть. Его звали Троли.
Рейтуз кладет вилку — верный признак готовности броситься в атаку — и в ту секунду, как я делаю движение, чтобы кинуться ему наперерез, кто-то останавливает меня.
Моя мать.
Кладя салфетку на стол, она торжественно провозглашает:
— Попрошу оказывать уважение всем гостям этого дома.
Она сама настолько потрясена собственным поступком, что щеки у нее раздуваются, как у богини ветра. Она склоняется над тарелкой, и среди многих вопросов, безмолвно витающих в эти секунды над столом, явственнее других звучит мой:
«Почему она никогда не заступалась так за меня?»
В предназначенной Шарлю комнате прежде жила вдова генерала. В свое время, спасаясь поспешным бегством, она оставила кровать с прекрасным узорчатым балдахином камчатного полотна, а также серебряную косметичку и пятна пудры повсюду. Последние напоминают гипсовую пыль и издают запах столь женственный, что всякий раз, заходя в комнату, я борюсь с настойчивым желанием поклониться.