– Выкрутимся, госпожа адмиральша, не сомневайся. Правда, боюсь, вернется Адам, и ты начнешь нервничать, а это тебе категорически противопоказано.
– Папиков отпустил Адама на два месяца. На сорок пять дней ему достали путевку в санаторий, в Кисловодск, а оттуда он заедет в Махачкалу, к своим, потом назад, в Москву. Не знаю, как мы с ним будем работать… В уме не укладывается…
– А Ксения с ним?
– Нет. Он поехал один, но она его провожала, а я нет.
– Саша, но это же правильно. Ты ведь сама его отдала. Честь и хвала тебе за такое решение!
– И зачем мне…
– Что зачем, Саша?
– Ваша честь, ваша хвала…
– Это твоя честь, доченька, не раздражайся. Я тебя понимаю, но делать нечего…
Трудно сказать, чем бы закончился их разговор, но в это время в дверь постучали.
Сидевшая ближе к входной двери на еще недавно скрипучей табуретке Анна Карповна поспешила спросить:
– Хто?
– Свои, – раздалось в ответ.
Анна Карповна проворно подошла к двери, откинула массивный кованый крючок.
– Добрый вечер, – приветливо сказал шагнувший в комнату с холода Иван, он же Ванечка-адмирал.
– Раздевайся, Ваня, – коснувшись рукава его черной шинели с золотыми адмиральскими погонами на плечах, пригласила гостя Анна Карповна. В ее голосе прозвучало столько материнского тепла и нежности, что Александре стало даже как-то не по себе. Она почувствовала неожиданную для самой себя ревность и одновременно поняла дрогнувшим сердцем, что ее мать и ее Ванечка теперь союзники навсегда.
«Успели найти общий язык, пока меня не было. И табуретки больше не скрипят – все починил Ванечка. Мама раз пять сказала, что теперь они не скрипят. И еще мама как-то проговорилась, что Иван напоминает ей старшего сына Евгения, погибшего в первом бою с немцами на Черном море».
Анна Карповна заварила Ксениин чай с мятой и душицей.
– Летом пахнет, – сказал Иван, настороженно вглядываясь в лицо Александры. С тех пор, как она объявила ему о будущем ребенке, он всегда готов был подстраховать ее в любую секунду. Он уже знал историю с неудачным разрешением ее первой беременности и старался оградить жену от любой случайности
– Расслабься, Ваня, – не раз говорила ему Александра, – знал бы, где упадешь, – соломки бы подстелил. Но нельзя эту соломку стелить на каждом шагу. Нельзя!
– Согласен, – отвечал Иван, но сделать с собой ничего не мог. Понимал, что это плохо, но как приказать себе меньше любить Александру и меньше за нее бояться?…
То, что Иван любит Александру, едва ли не каждый замечал с первого взгляда, а вот ее чувства к Ивану не бросались в глаза. Сложные это были чувства: во-первых, еще с фронта она любила его за молодецкую отвагу и в то же время умение быть отцом-командиром, осмотрительным и мудрым не по годам; во-вторых, он всегда был приятен ей физически. Между ними всегда было то, что потом, через много лет профессор Ксения Половинкина назвала «биологической приязнью»; в-третьих, у него было хорошее чувство юмора, и они над многим смеялись вместе, а это сближает людей, может, и меньше, чем преодоление общих невзгод, но зато гораздо радостнее; в-четвертых, он был адмирал, и это адмиральство накладывало свою печать на многое в сознании Александры, начиная от мыслей об отце адмирале и кончая тем, что Иван был не просто адмирал, а адмирал очень молодой и в то же время закаленный в жестоких боях, а не в одних лишь штабных коридорах; в-пятых, его высоко ценила мама, а для Александры ее отношение к тому или другому человеку было во многом определяющим. Короче говоря, до встречи Александры с Адамом в ее душе была почти полная ясность: все шло к тому, что они с Иваном «срастутся», а теперь… А теперь все перевернулось и перекрутилось так причудливо, что от бывшей ясности и следа не осталось. Вся ее жизнь стала теперь как бы зыбкой, и земля, на которой совсем недавно она стояла так твердо, каждую следующую минуту грозила ускользнуть из-под ног. Но главное – сейчас надо думать не о себе, не об Иване или Адаме, надо думать о маленьком. Ночами ей кажется, что она слышит, как бьется сердце ее еще не родившегося ребенка.