Вдоль строя прохаживались охранники с овчарками, и только кованый грохот сапог нарушал тишину.
Олексу вывели из камеры и поставили перед строем. И он узнал сразу же многих в этой печальной шеренге, это были его товарищи по партийной работе, вожаки сельских партийных ячеек. Некоторым из них он когда-то давал рекомендации в партию. И они тоже узнали его…
— Марш перед строем! — скомандовал офицер. Рядом с ним вертелся переводчик из националистов.
Позвякивая кандалами, Олекса пошел по брусчатке.
— Товарищ Олекса, — одними губами шепнул один узник другому.
— Товарищ Олекса… — тихо пронеслось по рядам.
Олекса дошел уже до середины плаца, и здесь его остановили — лицом к лицу с узниками.
— Кто знает этого человека? — спросил громко офицер. — Опознавший опасного преступника получит двойной рацион!
Переводчик хотел перевести эти слова, но Олекса жестом остановил его:
— Этот господин спрашивает, кто из вас знает меня? — Он перевел вопрос, сделал паузу, продолжил: — За это обещают двойную пайку…
Узники молчали.
— Еще раз спрашиваю: кто знает этого человека?
Переводчик на этот раз торопливо сыпал словами — он заметил гневный взгляд офицера, когда прошлый раз замешкался. И, выслуживаясь, выкрикивал уже по собственной инициативе:
— Вы же все знаете его! — Националист подбежал к одному из узников:
— Может, и тебе он неизвестен? — Он ткнул пальцем в грудь его соседа: — И ты его первый раз видишь, да? Будто и не заседали на одних и тех же коммунистических сборищах?
— Спасибо вам, товарищи! — поблагодарил Олекса. — Эти, — он указал на своих палачей, — знают, кто я. Поэтому советую: кто очень ослаб — опознайте меня, может, пайка хлеба спасет от смерти…
— Увести! — яростно завопил офицер. — Всех лишить воды и пищи на двое суток.
— Держитесь, братцы! — проговорил Олекса и медленно пошагал к кованым дверям тюрьмы.
Он прошел тяжкую дорогу свою до конца.
Судили его хортисты в Будапеште…
«…Военный суд присудил меня к смерти. Эти строки пишу за несколько минут перед смертью»
— Вам сообщили приговор? Предупредили, что он окончательный и обжалованию не подлежит?
— Сказали…
— Вы имеете право на последнее желание, — цедил полковник, председатель военного суда. — Просите… Разумеется, кроме жизни. Впрочем…
— Нет! — резко прервал его Олекса. — Я не буду ни просить, ни тем более вымаливать помилование, слишком грязную цену мне предлагали уже не раз за возможность жить дальше.
— Так что же вы хотите? — со скрытым интересом спросил полковник.
— Прикажите дать бумагу и карандаш — хочу написать родным, попрощаться с ними.