А она, она что-то шептала, бледные губы шевелились, словно хотели что-то сказать… или, быть может, кого-то звали?..
И вдруг она снова припала ко мне, и слезы брызнули из-под ресниц.
А я утешал ее, бормоча нечто маловразумительное, обнимал, целовал мокрые от соленых слез глаза и щеки, но Маргарита все рыдала и прятала свое покрасневшее от рыданий лицо у меня на груди.
Только на рассвете она забылась тяжелым, беспокойным сном: часто вздрагивала, вскрикивала и просыпалась. Ее голова лежала на моем плече, пока плечо не онемело и я перестал его ощущать. Тогда я осторожно высвободил руку и минут через десять тоже уснул.
В отличие от Маргариты ваш покорный слуга остаток той ночи проспал спокойно и крепко.
Я притормозил во дворе, окруженном с трех сторон хрущевскими пятиэтажками, и, зарулив на свободный пятачок, остановился.
Давая вчера номер телефона городской квартиры Валентина, Алла в ответ на предложение назвать адрес, сказала: "Хватит с вас и номера! Думаете, приятно продавать…", ну и так далее.
Настаивать я не стал, а вечером, аккурат после программы "Время", позвонил по условленному номеру и, когда мне ответил человек, которого я мысленно окрестил "Дублером", сообщил:
— Есть телефон. Нужен адрес.
Не больно радостный голос вздохнул:
— Ладно, завтра.
Я покачал головой, словно собеседник мог это видеть:
— Завтра мне может понадобиться уже что-нибудь другое. К примеру, сосновый гроб. Вы же получили аванс не только за торчание на деревьях. Жду…
Через пятнадцать минут он позвонил и назвал адрес, а также объяснил, как проехать.
Все это было, повторяю, вчера, а сегодня я проснулся, осторожно, чтобы не разбудить Маргариту, выбрался из постели и, вытащив из ее брошенной на пол возле двери сумочки ключи, на цыпочках вышел из спальни. Машина стояла на дороге, метрах в тридцати от калитки — потому-то я и не услышал ночью, как подъехала Маргарита…
Итак, я вылез из кабины, закрыл дверь и, повертев головой, увидел на стене одной из пятиэтажек нужный номер. Ага, квартира, судя по всему, во втором подъезде, этаж третий-четвертый.
Возле подъезда на облезлой скамейке сидели две старухи, а пацаны лет восьми — десяти гоняли по двору с неуклюжим щенком водолаза. Пацаны — это ерунда, а вот бабушки — нет. Они всё видят и всё запоминают.
Однако делать нечего — с равнодушной миной на заросшей почти уже двухнедельной щетиной физиономии я проскользнул в замусоренный и заплеванный подъезд. Потолок и стены были черными от грязи и времени плюс традиционные рисунки и наскальные надписи, согласно которым можно было, допустим, узнать, в какой квартире живет "Светка — б…". А впрочем, возможно, эта Светка давно уже там не живет или, на худой конец, она давно уже не "б…", а почтенная мать большого и дружного семейства.