— Кто вы такой? — перебила меня строгая девушка. — Или отвечайте, или до свиданья.
Я был почти ошарашен.
— Постойте-постойте!.. — Назвался и обиженно простонал: — Господи, да разве ж меня в этом доме не ждут?!
— Ждут, — буркнула странная девушка и прикрикнула на пса: — Фу, Жак! Нельзя! Свои! — А я от всей души пожелал, чтобы этот Жак послушался ее в полном объеме.
Жак послушался, хотя и не отрывал от меня настороженного взгляда, а девушка щелкнула замком и на полметра приоткрыла калитку.
— Входите.
Я вошел, и замок снова щелкнул за моей спиной.
— Здравствуйте, — в пояс поклонился я. — Или у вас и здороваться не принято?
— Когда как, — проворчала девушка. — Здравствуйте. — И, повернувшись, пошла к крыльцу. Мы с собакой — за ней, оба не слишком доверчиво косясь друг на друга.
— Скажите, — попытался я наладить более дружественный контакт с суровой обитательницей "замка", — а это что за цветы? Во-он на той куртине.
— Поинтересуйтесь у хозяйки, — бросила через плечо девушка, и я удивился:
— Как, разве вы не хозяйка?! Слушайте, но я-то решил… — И, чёрт, ляпнул: — А кто вы? Служанка?.. — И тут же прикусил язык, но было уже поздно.
— Я не служанка! — прошипела она таким тоном, что, ей-ей, Жак и то гавкал добрее. — Я не служанка, — повторила она. — Я здесь просто помогаю, понятно?
— Конечно, понятно, — кротко кивнул я, кляня в душе собственную бестактность. Но тут дорожка кончилась, мы поднялись на крыльцо и, оставив "американца" с французским погонялом за дверью, вошли в дом.
Прихожая, коридор туда, коридор сюда, лестница на второй этаж, мимо которой мы прошли, закрытые двери по обе стороны — и что-то типа гостиной с роскошным диваном, креслами, огромным торшером и журнальным столиком а-ля рококо.
— Присядьте, — сказала "не служанка".
— Благодарствуйте… — снова отбил поклон я.
И присел. С минуту глазел по сторонам и вдруг… И вдруг увидел на стене, прямо над своей головой, гитару. Старую гитару Сергея, ленинградскую двенадцатиструнку, которую мать когда-то привезла ему из города на Неве на радостях, что сынок перешел в следующий класс без двоек. Ну, для всех нас это был просто финиш! — мы-то бренчали на допотопных вишневых семиструнках, с которых либо снимали самую толстую струну, либо вместо нее натягивали еще и дополнительную самую тонкую, отчего гитара играла звонче. Настраивали, естественно, "на шесть", как "битлы". Для нас вся эта битломания тогда только-только начиналась…
Я не выдержал, вскочил, осторожно снял со стены чуть потемневшую от времени, с облупившимся и потрескавшимся лаком гитару и тихо-тихо, точно боясь быть застигнутым на месте преступления, тронул струны и шепотом прогнусил: "She loves you yeh, yeh, yeh…"1