Если бы сынок купеческий сразу догадался сбежать из Синих Рощиц после содеянного, то, быть может, прожил бы немного дольше. Но слишком самоуверенным оказался "молодец", у которого над верхней губой едва-едва пробились усы, слишком уж он был убежден, что за обесчещенную селянскую девку ничего ему не будет. А если и возмутится отец — в тот же день отошлет письмецо в Столен Град, и откуп обиженной прибудет всего через несколько дней, как и требовал закон. А кто откажется от золотой гривны и пяти аршин эльфийского шелку в обмен за обиду дочери? Уж не в грядущий голодный год — точно…
Впрочем, как слегка нетрезвый купчонок взбирался на свою чалую кобылу, видели почти все завсегдатаи постоялого двора. Как тот, покачиваясь и поминутно ругаясь на "неблагодарную скотину, которая не хочет ехать прямо", выехал за ворота Синих Рощиц в направлении Стольна Града — тоже.
Но вот живым купеческого сына больше никто не видел. Сказывали, что лишь через неделю распятую на березах человеческую кожу нашли в лесу неподалеку от Синих Рощиц. Тело же, брошенное у корней, к тому времени оголодавшее за зиму лесное зверье растащило едва ли не по косточкам — нашли лишь обгрызенный череп да полуобглоданную левую руку. Опознать же сумели только по разбросанной по поляне одежде, да приметной родинке на снятой "шкуре".
Радей-охотник исчез из села в то же время, лишь раз его видели рядом с Рощицами, да и то удалявшегося куда-то в сторону Вельги-реки. Посланные по следу купеческие наемники так и не вернулись, и тогда купец объявил за голову Радея, убийцы своего сына, неслыханную цену — пять гривен золотом. На эти деньги простой крестьянин мог припеваючи жить с полгода, а то и год, если село находилось на достаточном удалении от столицы Росского княжества — знатная награда, но и "дичь" была непроста, далеко не каждый решался "попытать счастья".
Настасью-искусницу не раз и не два расспрашивали, куда девался ее жених, но девушка только качала головой и опускала глаза, не говоря ни слова. После того, как купеческого сына нашли в лесу мертвым, девушка стала словно сама не своя — днями просиживала над вышивкой, на смотрины больше не ходила, но и кольцо из витого серебра, несмотря на все уговоры или приказы отца, не снимала.
А жарким летним днем Настасья собрала нехитрые пожитки в узелок, поклонилась отцу в пояс — и ушла из Синих Рощиц по дороге к Вельге-реке…
* * *
Расцвела багрянцем и золотом по осени листва вокруг неприметного, низенького бревенчатого дома, запрятанного подальше от людских глаз в лесах рядом со Стольным Градом. Курился ароматный дымок над трубой, еле слышно поскрипывала старая ель в двух шагах от простенького заборчика. Человек, заменявший прогнившую доску в порожке, уже не был молод — коротко остриженные, когда-то русые волосы, уже тронула нетающая седина старости, холеная, аккуратная борода спускалась почти до середины груди. Свободные коричневые одежды, добротные сапоги да серебряный перстень с ярко сверкающим на солнце янтарем на правой руке.