— А дочери двенадцать. Она будет очень красивой.
— Как и ее мать.
— Немного похожа. — Женщина помолчала. — Я не могу оставаться долго, меня хватится графиня.
Значит, она из свиты графини Монмаут. Судя по всему, рассказывает о детях отцу, который не видел их много лет. Но кто же это? Мужчина спросил:
— Зачем искала меня, Лорина?
— Просто хотела посмотреть. Мне очень жаль, что ты потерял руку.
Керис ахнула и прикрыла рот ладонью, надеясь, что ее никто не слышал. В аббатстве был всего один монах без руки — Томас. Теперь девушка поняла, что и голос принадлежит ему. Так, значит, у Лэнгли есть жена? И двое детей? Суконщица посмотрела на Мерфина и увидела его недоуменное лицо.
— Что ты сказала обо мне детям?
— Что ты умер, — быстро ответила Лорина и заплакала. — Зачем, зачем?
— У меня не было выбора. В любом другом месте мне грозила смерть. Я до сих пор не выхожу в город.
— Но зачем кому-то тебя убивать?
— Чтобы сохранить тайну.
— Мне было бы лучше, если бы ты умер. Вдова нашла бы мужа и отца детям. А я несу бремя жены и матери, а помочь мне некому… никто не обнимет ночью.
— Прости, что жив.
— О, я не о том. Не хочу, чтобы ты умирал. Я любила тебя когда-то.
— А я любил тебя так, как только могут любить подобные мне.
Керис нахмурилась. Ч го значит «подобные мне»? Он что, из тех мужчин, которые любят себе подобных? Такие попадались среди монахов. Но Лорина, судя по всему, его поняла и нежно произнесла:
— Я знаю.
Наступила долгая тишина. Девушка понимала, что нехорошо подслушивать, но обнаруживать себя слишком поздно. Лорина спросила:
— Ты счастлив?
— Да. Я не был создан мужем или рыцарем. Я молюсь за детей каждый день — и за тебя. Прошу Бога смыть с моих рук кровь всех убитых мною людей. Это та жизнь, которой я всегда хотел.
— В таком случае желаю тебе всего хорошего.
— Ты очень великодушна.
— Наверно, ты меня больше не увидишь.
— Знаю.
— Поцелуй меня, и попрощаемся.
Опять наступила тишина, затем послышались легкие шаги. Керис лежала неподвижно, стараясь не дышать. И вдруг Томас заплакал. Приглушенные рыдания исходили из самых глубин души. У Суконщицы тоже слезы навернулись на глаза. Скоро Лэнгли взял себя в руки, втянул носом воздух, прокашлялся и что-то пробормотал — вероятно, молитву. Послышались шаги — он уходил.
Наконец невольные свидетели могли сдвинуться с места. Встав, они молча пошли к выходу с чердака, вниз по винтовой лестнице, по нефу большого собора. Керис овладело такое чувство, будто она невольно подсмотрела какую-то страшную трагедию, персонажи которой замерли в неудобном положении, а об их прошлом и будущем можно только догадываться. Как и скульптуры или картины, в разных людях сцена пробудила разные чувства, и реакция Мерфина оказалась иной. Когда вышли под летний дождь, он проговорил: