— Я ничего вам не должен. Моя мать продала дом, чтобы я смог поехать в университет. Где тогда был мой богатый дядя?
Керис изумилась, что Годвин до сих пор таит обиду на события десятилетней давности. Взгляд Эдмунда стал холодным и колючим.
— Я не думаю, что у тебя есть право принуждать людей пользоваться сукновальней, — бросил он.
Керис перехватила взгляд, которым обменялись Годвин и Филемон, и поняла, что им это известно. Настоятель ответил:
— Может, и были времена, когда аббат великодушно позволял горожанам бесплатно пользоваться сукновальней.
— Аббат Филипп подарил ее городу.
— Мне об этом ничего не известно.
— В ваших документах должна сохраниться запись.
Годвин рассердился:
— Город привел сукновальню в состояние полной негодности, а аббатство теперь должно ее чинить? Одного этого достаточно, чтобы отобрать любой дар.
А отец-то прав: тут у монастыря слабое звено. Брат знает о даре аббата Филиппа, но делает вид, что ему ничего не известно. Эдмунд сделал еще одну попытку:
— Но мы ведь можем договориться?
— Я не собираюсь ничего менять. Это станет проявлением слабости с моей стороны.
Так вот что его беспокоит, подумала Керис. Боится, что горожане перестанут уважать его, если переменит решение. Подобное упорство парадоксальным образом является следствием неуверенности. Эдмунд поджал губы:
— Никто из нас не хочет хлопот и расходов, связанных с еще одной тяжбой в королевском суде.
Годвин поднял брови:
— Ты угрожаешь мне королевским судом?
— Пытаюсь его предотвратить, но…
Девушка закрыла глаза и взмолилась, чтобы спорщики не перешли грань. Ее молитва не была услышана.
— Но что? — с вызовом спросил аббат.
Эдмунд вздохнул:
— Но увы, если ты заставишь горожан использовать сукновальню аббатства и запретишь самостоятельное сукноваляние, я обращусь к королю.
— Да будет так, — кивнул настоятель.
Молодая олениха, годовалая, от силы двух лет, с гладкими боками, крепкими мускулами под мягкой шкурой, на дальнем конце поляны просунула длинную шею в кусты, пытаясь дотянуться до зелени. Копыта лошадей Ральфа Фитцджеральда и Алана Фернхилла утопали в ковре из мокрых осенних листьев, а собак приучили к молчанию. Поэтому, а может быть, еще и потому, что сосредоточенно добывала пропитание, олениха услыхала приближение опасности слишком поздно.
Ральф увидел ее первым и кивнул Алану. Тот вместе с поводом держал в левой руке длинный лук. С невероятной скоростью, выработанной многолетними упражнениями, сквайр пустил стрелу. Собаки оказались медленнее. Они среагировали, только услышав звон тетивы и свист стрелы в воздухе. Сука Барли, подняв голову и навострив уши, замерла, а ее щенок Блейд, уже переросший мать, низко, испуганно завыл.