— Этого допреж у нас не водилось, — заговорил кто-то среди казаков сзади.
— А-а? — нахмурив брови, крикнул князь своим трескучим голосом.
Никто не отозвался. Войсковой старшина Ефрем Петров снял папаху и, поклонившись кругу, сказал:
— Атаманы, молодцы! Послали нас, старшин, из Черкасского города на тот конец, чтобы объявить волю войска — не чините противности царскому его величества указу…
Сзади, в кругу, зашумели голоса:
— Воля войска, воля войска! А войска и не собирали для совету!
— Говори, атаман, сколько казаков у тебя в станице, — решительно приказал Долгорукий.
— А кто их считал?.. У нас люд не записной, вольный, — невозмутимо спокойно и не торопясь ответил атаман.
— А?! не записной? — начиная краснеть, крикнул князь еще громче и грознее, чем прежде: — все вы воры и мошенники! Я вам дам «не записной»! Говори! — хлопнув по столу кулаком, грозно повторил он.
— Нечего мне говорить, — глухо и с расстановкой отвечал атаман, выдерживая грозный взгляд князя: — и никаких воров и беглых у нас нет, и без приказу войска мы не выдадим никого — вот весь мой сказ…
И вдруг, после этих решительно сказанных слов, разом заговорил весь круг, зашумел, загудел, как потревоженный улей.
— А… а… а… — закипел князь, весь багровый и не могший сначала от гнева выговорить ни одного слова, и подскочил к атаману.
— У вас нет?!. Противность?.. Гго-вор-ри!.. — крикнул он, сжав кулаки и потрясая ими перед бородой атамана. Левая щека у него судорожно задергалась, и серые глаза округлились я горели огнем. Но тот же спокойный, полуравнодушный, полупрезрительный взгляд узких черных глаз, разозливший князя еще раньше, дерзко, не моргая, глядел на него и сейчас.
— В пыль сотру! — прохрипел взбешенный князь и взмахнул своим пухлым, мягким кулаком.
— Не изволь драться, ваше здоровье, а то ручка отсохнет, — сказал атаман, поймав его руку и отводя ее.
Сзади круг зашумел еще громче. Нельзя было разобрать, о чем он шумел, но шум был грозен.
— А… а… а!.. Господин майор! изволь взять!.. кандалы!.. всех в кандалы!.. обрить его наголо!.. — затопал князь ногами, обутыми в башмаки с золочеными бляхами, и вдруг с размаху ударил кулаком есаула, который, получив совершенно неожиданно княжеский удар, несколько раз ковыльнул назад на пятках. Он хотел было уже пустить в дело свой трехаршинный костыль, но был окончательно сбит с ног одним из солдат, которые окружили и схватили под руки атамана.
— Нехристи, супостаты!.. Вы и Расею-то всю перевели, христопродавцы окаянные! — вдруг громко закричал атаман с искаженным от злобы темным лицом, усиливаясь вырваться из рук солдат.