Ночью после этого дня к стене Азова поскакал всадник. Приближаться вплотную он не стал, не смотря на ночь. Весть, которую он прокричал, объяснила такое поведение. Прокричал, кстати, на чистейшем татарском, точнее, с ярко выраженным ногайским акцентом этого языка.
Сообщение, ради которого немедленно разбудили азовских пашу и сердара,[11] было неожиданным и очень неприятным. Всадник известил стражей Азова, что посольство султана в Москву уничтожено и ограблено по приказу крымского хана. После чего ускакал прочь.
Такое его поведение никого не удивило. Быть не то что подозреваемым, но и свидетелем по такому делу — крайне вредно для здоровья и очень опасно для жизни.
Уже через сутки, азовское начальство считало, что сообщение было правдивым. Посланные с рассветом люди нашли убитых из каравана. Отсутствие огнестрельных ран, найденные ногайские и черкесские стрелы подтверждали сообщение всадника. Сердар, в который раз, пожалел, что не имеет возможности подробнее расспросить его. Знал то наверняка больше, чем прокричал тогда, ночью.
«Подвесить бы его на дыбу, да пораспрашивать… эх, мечты. Чуял негодяй, чем вовлечённость в такие дела пахнет. Нельзя тянуть расследование, сейчас любое промедление может нам с пашой жизни стоить. Совсем обнаглел Инайет Гирей. Видно голова на плечах мешать стала. Ничего, повелитель правоверных быстро избавить его от такой обузы».
Утром … (дату уточнить) облегчённая до предела галера отплыла в Стамбул с дурной вестью.
Приступ лени с положительным итогом
29 березня 1637 года от р.х
После отбытия сотни с Васюринским на юг Аркадия хватило ненадолго. Ехать лёжа, к сожалению, оказалось ещё менее удобно, чем сидя. По крайней мере, в импровизированных конных носилках. Снижение нагрузки на капитальнейшим образом стёртые ноги, «компенсировалось» болью в локтях, плечах и прочих сбитых частях организма. К тому же кобылы, имевшие честь тащить исключительное для семнадцатого века существо, попаданца из века двадцать первого, никак не показывали понимания важности своего нынешнего занятия. Тряска при езде на двух лошадях показалась ему в десять раз более сильной, соответственно езда — менее комфортной.
На психику такая езда также действовала не лучшим образом. Терпеть боль, вылупившись в небо удовольствие очень сомнительное. Мысли нехорошие в голову лезут. Да и расставание с Иваном, вроде бы доставшим его своей казацкой простотой по самое не хочу, неожиданно (что, интересно, в последние дни со мной случилось ожидаемого?) подействовало угнетающе. Успел привязаться, не смотря на его разбойничью рожу и повадки бандитского атамана. Которым, в общем-то, он и был.