— Я приехал вчера вечером. Около одиннадцати.
— Мы опрашиваем всех коллег и друзей мисс Дакоты. Надеюсь, вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов? — Я постаралась выдавить улыбку. — Они довольно просты.
— Если это поможет вам найти животное, которое это сделало, я с радостью помогу.
— Когда вы уехали из города, профессор? То есть откуда вы вернулись вчера вечером?
— Я летал на Рождество в гости к друзьям. Ездил в Сент-Томас, это на Карибском море.
— Когда именно вы уехали из Нью-Йорка?
— Двадцать первого декабря. У меня сохранился билет. Я могу показать его вам, если это необходимо.
— Итак, вы уехали через два дня после убийства Лолы. В прошлую субботу, верно?
— Кажется, да. Я подумывал о том, чтобы остаться до понедельника, на ее похороны, но меня ведь ждали друзья. Кроме того, я вряд ли мог быть полезен. Многие коллеги не разделяли мнения Лолы о моей работе.
— Детективы из моего отдела в пятницу опрашивали жильцов. Мы с мисс Купер прочитали рапорты. Если не ошибаюсь, в день убийства вы находились здесь, в этой квартире.
— Да, я разговаривал с полицией. Разумеется, я понятия не имею, в котором часу это все произошло.
— На этот счет можете не беспокоиться. Просто скажите нам, что вы делали в тот день.
— Четверг, девятнадцатое… Дайте-ка подумать. Обычно я работаю дома, а не в своем кабинете в Королевском колледже. Вы, наверное, знаете, что меня отстранили на время расследования этого недоразумения с моим грантом.
Недоразумение в сотни тысяч долларов, подумала я про себя.
— Кажется, утром я выходил купить кое-что для поездки. Да-да, я это точно помню. Аптека, банк, фотомагазин. Шел снег. Потом я вернулся домой поработать, написать научный доклад для правительства. Больше в тот день я не выходил. Я сидел за этим столом, смотрел, как снег укутывает голые ветки деревьев в парке Риверсайд, и думал, что через несколько дней буду плавать в бирюзовой воде. Очень легкомысленно, признаю, особенно, когда я узнал, что в это время происходило внизу. В смысле — с Лолой. Я не слышал никакого шума. Думаю, это всегда будет мучить меня.
Лэвери казался искренне взволнованным.
— Никаких громких голосов? Споров? Криков? Звуков борьбы?
— А как именно звучит борьба, детектив?
Чэпмен не знал, что ответить. В квартире Лолы не было ни перевернутой мебели, синяков на ее теле тоже не нашли — никаких явных свидетельств борьбы. Только слишком туго и слишком надолго затянутый вокруг шеи шерстяной шарф, который лишил ее возможности дышать. И кричать, наверное, тоже.
— Видите ли, когда я сижу здесь, за столом, я так погружаюсь в работу, что совершенно не замечаю того, что творится вокруг меня или на улице. Такая уж у меня особенность. Она сослужила мне хорошую службу в карьере. Да, и еще. Когда я дома, то всегда слушаю музыку. Иногда слишком громко, но ведь в этих старых зданиях глухие стены. Они великолепно поглощают шум. Время от времени, — ухмыльнулся Лэвери, — после особенно громкого крещендо Лола стучала по трубам, идущим через ее гостиную в мою. Но в день ее смерти, — продолжил он, снова помрачнев, — я, кажется, ничего не слышал.