Сона смотрела в глаза Гюльаги, и тут произошло неожиданное, даже невероятное событие: Сона услышала тиканье часов и, резко обернувшись, взглянула в сторону шкафа.
Тиканье часов доносилось из шкафа Сона подошла к шкафу, выдвинула ящик, в который ровно триста шестьдесят один день назад сложила свои наручные часы, домашние настенные часы и настольные часы Гюльаги (и с тех пор к ним не прикасалась), поднесла свечу, осветила внутренность ящика: все трое часов тикали.
Время было разное.
На наручных часах Соны было одиннадцать часов пятьдесят три минуты.
Настенные показывали восемнадцать часов двадцать шесть минут.
Настольные часы Гюльаги показывали три часа двенадцать минут.
Время было разное; наверное, часы остановились в разное время, но теперь все трое заработали сразу.
Свеча в руке Соны больше не дрожала.
Сона вернулась к висящему на стене портрету.
Ящик шкафа, в котором тикали часы, так и остался открытым.
Огонь свечи снова упал на лицо Гюльаги, и Сона снова увидела боль в глубине глаз Гюльаги, рукой она провела по лбу Гюльаги на портрете.
На лбу его были мелкие капельки пота.
Нет, не фотобумага запотела от тепла свечи,- это были капли пота, потому что Гюльага мучился. Гюльага хотел выйти из этого портрета; Сона поняла это, и боль в глубине глаз Гюльаги была болью, которая мучила его теперь, сейчас.
Свеча сама собой погасла.
Сона некоторое время постояла в темноте перед портретом Гюльаги.
Свечу больше не зажигала.
Очень осторожно, на кончиках пальцев пошла к окну, будто спал ребенок и Сона боялась, что звук шагов разбудит его.
Улица была погружена во тьму, и в эту зимнюю ночь слабое мерцание снега на улицах, на крышах домов не напоминало Соне о белых снах, потому что Сона больше не думала о снах: стоя перед окном в темной комнате, она смотрела на улицу и ждала.
Снег уже не надал, и ветер утих, во всяком случае вой ветра в комнату не доносился; стояла тихая, бесшумная, безмолвная зимняя ночь, и в этой тишине, в этом безмолвии из открытого ящика шкафа слышалось тиканье часов.
Легкий чад от погасшего фитиля свечи разнесся по комнате, и этот запах немного походил на запах примуса, горевшего голубовато-зеленым пламенем в маленькой, тесной мастерской по ремонту часов напротив Двойных крепостных ворот,- но Сона и об этом не думала: без Гюльаги она даже мысленно не возвращалась в ту маленькую, тесную мастерскую против Двойных крепостных ворот; в ночной рубашке Сона стояла перед окном, смотрела на улицу и ждала.
Дней пятнадцать или двадцать назад какая-то из девушек, с которыми она вместе работала, чтобы хоть чуть-чуть отвлечь подруг от сад ертей и похоронок, сказала что-то смешное, все рассмеялись, только Сона не смеялась, и повидавшая жизнь тетя Хадиджа сказала: