- А почему не открывал?
- Полночь сейчас, жена, дети дома...
- Значит, о жене-детях заботишься, а представителей власти держишь под дождем?!
Один из тех, в кожаных куртках, сказал:
- Он и дышит, как враг! Человек в длинной шинели сказал:
- Мы немало таких повидали! Неси золото! Алиаббасу-киши показалось, что он не понял человека в длинной шинели:
- Что нести?
- Золото!
- Какое золото?
- Золото, которое ты скопил, грабя бедняков! Алиаббас-киши сказал:
- Я - банщик, а не грабитель!
- Значит, ты не грабил бедняков?
- Не стал бы я сам себя грабить! Я сам и был бедняком, и...
Человек в длинной шинели, вытянув палец, чуть не воткнул его в глаз Алиаббаса-киши.
- Такие, как ты, сами не принесут и не сдадут золото государству!- сказал он.- Такие любят золото больше, чем самих себя. Голод, хлеба не хватает, а такие сидят на золоте. Если не отдашь своей волей, мы сами найдем. Ищите!
Двое в кожаных куртках начали обыскивать комнату.
Фитиль керосиновой лампы все коптил, и сидевшей в постели, завернувшись в одеяло, тете Халиме все хотелось встать и прикрутить фитиль, но, глядя на того, в длинной шинели, на двух, в кожаных куртках, она не двигалась с места.
Мамедбагир стоял посреди комнаты, не шевелился, и Алиаббас-киши, глядя на побелевшее лицо сына, подумал, что неожиданное вторжение этих людей и то, как они переворачивают все вверх дном, взбесило сына, поэтому он так побледнел; Алиаббас-киши опасался, что Мамедбагир по горячности вдруг что-то выкинет, бросится на этих людей, затеет драку, обругает их и уж тогда от них не спасешься, пропадет ребенок.
Правда, Алиаббас-киши думал об этом, но в то же время в лице, в позе Мамедбагира видел что-то такое, что не поддавалось его пониманию.
В комнате, в кухне, в коридоре не осталось угла, не осталось вершка, которые бы ни обыскали те двое, и, пока эти люди не находили в шкафу ничего, кроме одежды, постельного белья, скатерти, в казане - ничего, кроме лука, чеснока, гороха, человек в длинной шинели со все более откровенной злобой поглядывал на Мамедбагира.
Алиаббас-киши видел злобные взгляды человека в длинной шинели и никак не мог истолковать их, не мог понять смысла этих взглядов, но чувствовал в них что-то такое, от чего мурашки пробегали по телу.
Верхняя часть лампового стекла почернела от копоти, и в углах комнаты как бы легла тень.
Ветер швырял пригоршни дождя в окно, но Алиаббас-киши больше не обращал на это внимания, и Мамедбагир тоже не поглядывал на улицу, как прежде.
Один в кожаной куртке на кухне, чуть не до подмышек сунув руку в мешок с мукой (искал в муке золото, и мука набилась ему в нос), стал чихать. Когда он расчихался, тот, что в длинной шинели, еще больше разъярился, бешеные глаза его стали вращаться.