Хоули выждал несколько недель и только после этого принял ее предложение переехать из квартиры, где она выросла, к нему. Он беспокоился, что скажут соседи и каковы будут последствия для «Гомеопатических лекарств Маньона», если разразится скандал.
— Но она ведь в Америке, Хоули, — возражала Этель. — Со своим новым любовником. Прости, что говорю так откровенно, но тут ничего не поделаешь. Она сама написала в письме: «Не пытайся со мной связаться, мы никогда больше не увидимся». Ты должен верить ей на слово. Почему ей можно, а тебе нельзя?
— Хотя старая королева и умерла десять лет назад, — сказал он, — мы по-прежнему живем в викторианском обществе.[46] Грянет скандал.
— Хоули, я и так почти каждую ночь провожу здесь. Ведь мало что изменится. Я хочу лишь перенести к тебе свои вещи, чтобы не бегать каждые пару дней к себе домой за чистой одеждой.
Он вздохнул, понимая, что она права. С тех пор, как Хоули получил Корино письмо и пересказал Этель его содержание, он стал гораздо меньше смущаться их отношений, но тем не менее они его беспокоили. Не делая секрета из того, что его брак был несчастливым, Хоули все же решил вначале сообщить друзьям Коры об ее отъезде в Америку для ухода за больным родственником, а уж затем объявить о ее кончине. Только так, считал он, можно сохранить какое-то достоинство. Он прощал ей множество измен во время супружества, но то, что она ушла к другому, было выше его сил.
— Теперь мы будем счастливы, дорогой, — говорила Этель, пытаясь его уговорить. — Без нее. Скоро ты сможешь развестись, и мы поженимся.
— Я хочу этого больше всего на свете, — сказал он. — Ты это знаешь. И если ты действительно хочешь сюда переехать, полагая, что, на свою беду, угодила в ловушку к стареющему скряге, как я могу тебя останавливать?
Обрадовавшись, она переехала на следующий же день.
Несколько недель они наслаждались идиллической семейной жизнью. По-прежнему работали у Маньона, но Этель стала уходить на несколько часов раньше Хоули, чтобы вернуться домой и приготовить ужин. Ей нравилось выступать в амплуа примерной домохозяйки, и она упивалась своей новой ролью.
Свой зубоврачебный кабинет Хоули закрыл пару месяцев назад, когда пациенты наконец совсем перестали к нему обращаться, но покуда Кора еще жила на Хиллдроп-креснт, ему не хотелось так рано идти домой. Вместо этого он искал утешения в пивных, проводя за кружкой по нескольку часов, и лишь затем возвращался к Кориным воплям и оскорблениям.
Теперь этому настал конец. Он уходил от Маньона ровно в шесть и буквально бежал по улицам домой. Все в доме как по волшебству изменилось. По вечерам Этель открывала окна, чтобы впустить свежего воздуха. В любое время дня повсюду горел свет — даже в комнатах, которыми они не пользовались. Занимаясь стряпней на кухне, она слушала музыку на маленьком граммофоне, который он ей купил, и подпевала мелодичным голосом (гораздо мелодичнее, чем у Коры, считавшей себя профессиональной певицей). На столе в гостиной всегда стояла ваза с букетом живых цветов, и, входя в дом, он вдыхал их аромат. Впервые в жизни Хоули казалось, что он обрел истинное счастье.