— И все же я настаиваю, — сурово произнес Сила Михалыч. Взгляд его снова стал чьим-то чужим и неодолимо властным. — Обещаю, что вы будете удивлены: такого звука, как у этого пианино, вы не услышите нигде и никогда.
Максим с трудом отвел от него глаза — нет, не было никакого гипноза, то была сила духа, непреклонная воля действеннее всяких слов.
Он сел на банкетку, оглядел клавиатуру — слоновая кость пожелтела, кое-где виднелись зазубрины, — затем все-таки, прежде чем взять аккорд, решил проверить звучание каждой клавиши.
Максим обреченно вздохнул и тронул «до» первой октавы.
В следующую секунду пианист сорвался со стула и грохнулся к ногам Силы Михалыча. Он не сразу понял, что произошло, сидел на полу c бессмысленным видом и медленно приходил в себя после шока. То, что он услышал, могло сбить с ног и более крепкого парня.
Пианино издало чудовищный рев. И был он страшен не только силой звука или спектром звучания, хотя, фактор внезапной оглушительности сыграл немалую роль в падении Максима. То был голос человека, доведенного до животного ужаса. Наверное, так кричат люди при виде палача с раскаленными щипцами.
— Что ж вы так? Не ушиблись? — обеспокоился Сила Михалыч. Он помог Максиму встать и даже попытался стряхнуть соринки с его одежды.
В отличие от музыканта, он отнесся к исторгнутому воплю абсолютно спокойно. Василия заметно покорежило, а Веренский ахнул и закрыл лицо руками.
— Что это было? — Максим не сразу опамятовался, растерянность и ужас породил в душе отчаянный крик. Хотелось бежать куда-то, помочь, спасать, но куда, кого?..
— Попробуй еще какую-нибудь ноту, — не унимался жестокий Сила Михалыч. — Я же предупреждал — звук у антиквариата специфический. Давай из второй октавы, возьми «соль» — сама нежность, чудесное сопрано, ну же, не трусь, Максим, будь мужчиной!
Максим смотрел на него и вновь наливался негодованием.
— Хорошо, раз вам так хочется. Я знаю — все это ваши фокусы, только совсем не смешно, — со злостью проговорил он.
В нем нарастал протест, все возмущало его: насильственный привод, так он расценивал свое появление в усадьбе, периодическое ерничанье или приказной тон странного Силы Михалыча, запуганный чем-то Василий и опустившийся, жалкий Веренский, теперь еще этот дьявольский инструмент.
Только пусть не думает насмешник, что его можно запугать. Конечно, жизнь Максима складывалась удачно, он добился успеха, стал знаменит, едва достигнув двадцати пяти, жил в роскоши и довольстве, но разве не работал он как проклятый, играл по восемь, девять, двенадцать часов! Да и роскоши той особо не замечал, потому что главным для него была музыка. Он был не только исполнителем чужих произведений, но и сам с детства сочинял фортепианные пьесы и с успехом исполнял их на концертах. Нет, никто не смеет назвать его неженкой, баловнем судьбы, и силы воли ему не занимать, пусть другие попробуют — поймут, почем фунт успеха.