Из висячей гущи ненастного пара выступило новое действующее лицо. Это был высокий юноша, широкоплечий, стройный, мускулистый, одетый как древний спартанец — панцирь поверх короткого хитона, плащ, скрепленный пряжкой на левом плече, на ногах поножи, украшенные чеканными узорами, сандалии с завязками до колен. Своеобразность его оснащения заключалась в преобладании белых и серебристых тонов: инкрустированные серебром доспехи, белый хитон и белый плащ; на боку, на портупее с блестящими бляхами, висел длинный меч в ножнах из слоновой кости.
Воинственный незнакомец был, однако, без необходимого при таком снаряжении шлема, с непокрытой головой. Короткие волосы слегка вились, на лоб спадала светлая прядь, из-под нее твердо глядели ясные голубые глаза.
Появление юноши произвело шокирующее действие на палачей Максима. У Чаритты выпал кнут из рук. Он затрясся, подхватил свое орудие пыток и юркнул за спину Себа. Господин его не шелохнулся, превратился на короткий срок в каменное изваяние. Затем протянул руку, словно хотел дотронуться до юноши в доспехах, и тут же отдернул.
Воин и Себ встали друг против друга. Тишина наступила такая, что Максим усомнился, находится ли он еще на матушке-земле, существует ли заповедник за ватной завесой, есть ли река в стороне. Все словно провалилось куда-то, уступив место душной, мертвенной облачности.
Молчание затягивалось. Наконец Себ глухо произнес:
— Регул…
Он прикрыл глаза рукой, сгорбился и отошел, повернувшись к пришельцу спиной. Тот хмурился, но стоял неподвижно и прямо, левая рука лежала на большой, окованной серебром рукояти меча.
Когда Себ обернулся, его лицо снова было насмешливо, но заговорил он с горечью:
— Так кто же у нас справедлив и милосерден? Кто движим любовью и всепрощением? Велик, непорочен, свят? Или ты станешь уверять, что выбор на тебя пал случайно. О нет, никогда не поверю! Я помню, как изощренно они умеют разить.
Он подошел ближе, с болью глядя юноше в лицо:
— Скажи мне, Регул, ярчайшая звезда в созвездии Льва, знал твой владыка, к кому тебя посылает?
— На что ты сетуешь, Себ? — угрюмо отозвался тот. — К тебе мог явиться любой из нас, я или другой — это ничего не меняет. За себя могу сказать — встреча с тобой не входила в мои планы.
Себ поднял брови:
— Ты даже не хочешь назвать меня по имени?
— Ты — Себ. Твое имя давно забыто, на небе погасла твоя звезда.
— И все же я здесь, перед тобой, и сколько бы ты не строил из себя бесстрастного служаку, тебе нелегко сейчас говорить со мной.
— Я не слуга, тебе это отлично известно, не пытайся меня задеть. У каждого из нас был выбор, свободная воля — на чьей стороне сражаться. Я умолял тебя, сделал все, что мог, чуть в ногах не валялся, ты не забыл? А ныне ты изменился так страшно, так непоправимо и безвозвратно, что я сам не хочу равнять тебя со своими воспоминаниями. Ты тот — кого я не знаю и не знал никогда.