В одолеваемом дремотой мозгу Эшера стоял беззвучный вопль: «Проснись! Проснись!» Но сознание его было странным образом как бы удалено от тела на огромное расстояние. Лязг колес становился все глуше, вагон покачивало убаюкивающе, и казалось, что купе, полураздетая женщина и вообще все, случившееся сегодня после полудня, когда он растолковывал санскритские корни латыни старшекурснику, которого звали Пэттифер, было не более чем дурным сном.
— Бедное создание, но мы в основном питаемся именно бедными — с богатыми больше хлопот. — Свет газового рожка замерцал на обнажившихся клыках. — Так вы верите, что я могу проделать это с кем угодно? С вами и с любым, кто встретится со мной взглядом.
«Нет, — вяло подумал Эшер, пытаясь вынырнуть на поверхность из мутных темных глубин. — Нет».
— Нет! — Он заставил себя подняться и покачнулся, словно и впрямь только что проснувшись. Несколько секунд он чувствовал стальную мысленную хватку вампира и боролся с ней изо всех сил. Но за время работы в министерстве иностранных дел Эшер научился в критические моменты как бы отстраняться от собственных поступков. В ту ночь, когда он застрелил беднягу Жана ван дер Плаца, он не почувствовал ничего. Как теперь. Может быть, именно это и заставило его выйти из Большой Игры.
Расчетливо, как тогда, когда он нажимал на курок, Эшер шагнул к женщине и, схватив за плечи, заставил ее встать. Прозрачные глаза Исидро следили за ним. Стараясь не встречаться с вампиром взглядом, Эшер вытолкнул женщину в коридор. Она двигалась легко, как лунатик. На маленькой площадке между вагонами их встретил сырой холодный ветер, и сознание стало проясняться. Эшер прислонился к косяку и, чувствуя странную дрожь во всем теле, подставил лицо обжигающим ледяным порывам.
Женщина вздрогнула. Ее руки — красные, потрескавшиеся, мозолистые, столь не соответствующие молочной белизне шеи, — нашарили расстегнутый воротник; глаза наполнились тревогой. Она была испугана, потрясена, растеряна.
— Кто?… Что?… — Она отшатнулась от него к самым поручням, словно собираясь выброситься в летящую мимо ночь.
Эшер мгновенно принял облик безвредного, чудаковатого, чрезмерно предупредительного преподавателя колледжа, столь часто выручавший его за границей.
— Я увидел вас стоящей в коридоре, мадам, — сказал он. — Прошу извинить мою бесцеремонность, но моя жена имеет обыкновение ходить по ночам, и что-то в вашем поведении навело меня на мысль, что с вами происходит нечто подобное. Я заговорил с вами, и, когда вы не ответили, я понял, что мои предположения правильны.