— Подвинься, — сказала она и села рядом с ним, бок о бок. Они были точно в зеленой сомкнувшейся ладони.
— Меня будут искать, — сказал Фома. — Мой папа найдет меня… Он сядет в самолет — он летает на самолете, он однажды меня катал, — и полетит над Дельтой, и увидит, где я…
— Не здесь, — возразила она, — здесь нас с тобой нельзя увидеть. Это запретный остров. Это единственное место в Дельте, которое здесь и не здесь. Его не могут увидеть ваши люди, а мои воины не могут на него ступить. Таков закон.
— А я?
— Ты можешь. Ты бард.
— Я не бард, — возразил Фома. — Я не буду петь тебе, хоть лопни.
И прибавил:
— Я сказал.
Потому что так всегда говорят мужественные и молчаливые люди, он читал в одной книжке.
— Ты бард, — возразила принцесса с улыбкой, — просто ты еще об этом не знаешь. И тебе будет хорошо у нас, поверь мне. Там, на этой мерзкой сухой земле, воняющей железом, ты не мог выполнить свое предназначение. А когда человек не может выполнить свое предназначение, у него высыхает сердце. Я знаю, маленький мальчик.
— Я все равно хочу домой, — сказал Фома, прилагая все усилия, чтобы касаться ее как можно меньше. Она была прохладная и серебристая, кожа отсвечивала зеленью.
— Я не могу тебя отпустить, — сказала принцесса, — Мой народ несчастен. У моего народа не было барда. А им нужен бард.
— Пускай ищут себе вонючего барда в другом месте!
— Маленький мальчик, — сказала принцесса, и ее узкая ладонь легла ему на голую коленку, — ты очень хороший бард. Просто ты об этом не знаешь. А мой народ без барда стал просто горсткой бродяг и убийц. Ибо некому петь про их подвиги. Некому корить их за постыдное.
Фома молчал, стиснув зубы.
— Ваши люди догадались, что такое для нас барды, — сказала принцесса, и ее рука, точно серебристая рыбка, скользнула по его бедру, — они стали охотиться на них. Убивать их. А барды не умели прятаться, ибо по законам войны бард неприкосновенен. Теперь больше нет законов войны, о любовь моя.
— Пусти, — сказал пораженный Фома, — что ты делаешь? Девчонка, дура.
Она рассмеялась. Смех переливался у нее в горле, как вода.
— Обними меня, о большой мальчик, — сказала она, — обними вот так. И вот так. Ты бард, ты зеркало чести, ты будешь петь, и мои воины не будут нападать исподтишка, не будут травить колодцы, не будут резать детей в ночи. Они выйдут честно, станут прямо и умрут достойно. Разве ты не заслужишь этим благодарность своего народа?
— Я запутался, — пробормотал Фома, чье растерянное «я» ныряло в неведомые прежде глубины. — Ты хочешь сказать, что это… хорошо?
— Без благородства нет войны, — прошептала принцесса, и дыхание ее было огнем и льдом. — Может, победят твои люди, может, мои. Но больше не будет резни в ночи. Бард не принадлежит никому, он не принадлежит племени, он не принадлежит даже мне. Бард принадлежит истине.